Ветер все ещё ходил кругами, вздыбливая волны и кидая их на мыс Тенарон, когда Диана вышла на поверхность из царства мрачного Аида, но солнце уже клонилось к закату, заливая небо и море кровью. После Аида все было слишком ярким и резким, принцесса щурилась и жадно вдыхала горьковатый соленый воздух, пытаясь изгнать из себя пыль и пепел мир нижнего. А пыль, казалось, въелась в кожу, делая ее серой и пергаментной, будто бы она в миг стала столетней старухой, и отчего-то ныло сердце и все ещё было тяжело дышать.
Но главное она сделала — она добилась от дяди того, чтобы он принял на хранение Куб, пусть все прошло не настолько гладко, насколько бы хотелось, а ощущение чего-то мрачного, довлеющего над ней и вышедшего вместе с ней из пещеры на поверхность, когда она карабкалась через «не могу» на силе воли, цепляясь за стены и опираясь на меч, не торопилось исчезать.
Под ногами бурлило море, холодные брызги долетали до сидевшей на самом краю амазонки и, казалось, постепенно сглаживали боль и чувство неизбежности; после царства мертвых никто не возвращался из смертных, но она не была человеком.
И все-таки что-то тревожило, а в глазах как будто все двоилось и мир казался виден через пелену тумана. Диана списывала на усталость — поход в Аид и для величайших героев был непростым, а им всегда сопутствовали помощники-проводники из тех, кто раньше там бывал, из богов и жриц. Но она ни о чем не жалела, разве что безумно хотела спать.
И веки настолько были тяжелы, что бороться с соблазном тут же уснуть было невозможно, как бы ей не хотелось улететь для начала подальше от входа в мрачный мир мертвых. Диана замоталась в плащ по-походному, там и заснула на выступе под всеми ветрами, которые трепали волосы и забирались под тяжелую ткань плаща, солнце все ещё заливало кровью, делая ее похожей на жертву жестокого поединка, а потом и оно ушло, последний раз зло вспыхнув тонким багровым порезом на горизонте и потухнув, уступая место темной звездной ночи. А Диана спала, не замечая низких огромных южных звёзд, знакомых созвездий, которые она так хорошо выучила на Темискире, не замечая ночной прохлады и обильной росы, которая мешалась с солеными морскими брызгами.
Но никто не тревожил ее сон, даже сновидения, хотя какие-то тени иногда скользили по ее лицу, но сразу же отступали. И вместо снов было чёрное-чёрное беззвездное небо, бархат и холод, пробирающий до костей.
А потом потом небо прорезала утренняя Аврора, а следом за ней, подгоняемый криком разбуженных чаек, взошёл на колеснице Гелиос.
Утро принесло тепло остывшим за ночь камням утеса, под солнечным светом зашевелилась, ещё не совсем освободившаяся от власти Морфея, Диана. И когда она, наконец, очнулась окончательно, солнце стояло уже высоко и начинало припекать, а она почувствовала себя отдохнувшей достаточно, чтобы не задумываясь отправиться в обратный путь.
Если бы Диана так не спешила покинуть вход в пещеру, которая вела в царство Аида, из которой тянуло пронзительным могильным холодом, она бы, возможно, поняла, что не готова к полету и осталась бы. Но она спешила, стараясь забыть поход в Аид как страшный сон, пускай на ее пути ничего не было из того, что могло бы сломить амазонку и напугать, но сам дух царства мертвых подтачивал изнутри.
И подтачивал не только морально, но и физически, вытягивая жизненную силу. Потому живые оттуда не могли вернуться, но возвращались боги и полубоги, как Диана.
Почувствовала неладное амазонка поздно, когда поняла, что перестаёт видеть не из-за случайного взгляда на солнце, когда начала стремительно терять высоту. В ушах гулко отдавались удары и сердце колотилось бешено, но сделать с этим она уже ничего не успевала, разве что на последнем рывке дотянуть до суши и в последнем разумном действии активируя маячок Бэтмена, а дальше задыхаясь и забываясь.
Под ногами раскинулся изумрудной зеленью Крит. Иронично. От ее падения остались поломанные ветви и вмятина на мягкой податливой земле, выбеленные солнцем очередные мраморные развалины античного храма смотрели с легкой укоризной, а козы, как и некогда с Зевсом, не смущались ничего.
Что было после — Диана не знала, отключившись окончательно после сильного удара о землю. Сломанные ею же при падании ветви бережно, как покрывалось, укрыли амазонку от посторонних глаз, только козы иногда подходили пощипать сочные листья внимательно и понимающе глядя на место крушения. Когда-то они выкормили уже ее отца, с них сталось бы позаботиться и об ещё одном божестве.

Сны ей не снились, но то было к лучшему, иначе бы Диана снова блуждала по мрачному Аиду в поисках выхода. Никто не мог дать гарантий, что он был бы эфемерным, а не настоящим, откуда теперь она не нашла бы дороги и на что сил бы не хватило. В смутных ведениях было много теней тех, с кем она уже не надеялась встретиться и призрачная улыбка Антиоппы, в которой можно было прочесть как одобрение и гордость, так и разочарование.
Время остановилось, а силы внутри сжались в тугую спираль, жадно вбирающие солнечный свет и свежий ветер, но все ещё дремлющие, спящие после тяжелого путешествия в мир мертвых. За благо можно было считать то, что ей не снились настоящие сны. Ощущения были притуплены тяжелым вязкиа мороком, сквозь который не пробивались ни солнечный свет, ни шум прибоя, ни шелест листвы. Ужасная усталость сковала все члены, не давая прийти в себя и услышать тревожное пение птиц. Время застыло, остановилось и впало в кому, как и она.
Звук самолета для амазонки ничего не значил, как не значили ничего тысячи звуков, которые возникали вокруг. Диана тревожно зашевелилась, услышав голос Брюса, но откуда-то настолько издалека, что возвращаться было слишком далеко и тяжело, почти как из Аида. И все же, тяжело и болезненно, будто бы даже против своей воли, подстрекаемая чем-то иным, давно забытым и запретным она пробуждалась. Не из-за того,что она сама жаждала вернуться, — нет, она слабовольно поддавалась той всеобъемлющей усталости, которая поразила все ее существо, — а потому что ее искали. Было что-то в этом зове большее, чем просто ее имя.
Диана беспокойно выдохнула, пошевелившись и пытаясь вырваться из сна; во сне было покойно, не было боли и печали, не было бесконечно рушащегося мира и сотен нуждающихся в ее опеке глаз. Там она никому не была нужна, и, видит Зевс, в этом тоже было счастье истерзанной уставшей душе воительницы, слишком долго сражавшейся, потому что мир всегда нуждался в героях, в идеалах, которые бы вдохновили, вдохнули жизнь и смелость, наставляя на свершения, которые могли показаться бы со стороны мелкими, но для каждого бывшие настоящим подвигом.
Она снова беспокойно заворочалась и открыла глаза, обводя взглядом бесконечно синее небо, стараясь как можно дольше удержать взгляд на солнце; она глубоко вдохнула воздух, задерживая дыхание, и выдохнула, медленно, неуклонно приходя в себя.
— Мне снилось, что ты звал меня, — она заговорила не сразу, несколько минут просто отрешенно глядя на маску летучей мыши, скрывающей лицо. Диана протянула к нему руку, чтобы снять и увидеть лицо, но ей не хватило сил, рука упала бежизненнлй плетью вниз вместе с тяжким стоном амазонки, не привыкшей чувствовать себя бессильной, — Я сделала все, о чем мы говорили... — она закрыла глаза и облизала пересохшие губы; нестерпимо хотелось пить, а мир вокруг расплывался и казался ненастоящим. — Но я не понимаю, где я и почему ты здесь. Это сон? — Диана силой воли приподняла голову, стараясь разглядеть место вокруг, лицо исказилось болезненной бледностью — ей все ещё было тяжело быть даже простой смертной, не говоря о том, чтобы помогать другим. Это больно ранило самолюбие и будило до этого дремавшие чувства. — Оставь меня здесь. Куда ты меня несёшь? — голова безвольно опрокинулась назад, потянув за собой головокружение и легкую тошноту: ей было страшно и больно внезапно стать слебее ребёнка, потому что и внутри неё все потухло — тени забрали с собой части прошлого, освобождая от него и лишая одновременно. — Брюс, пожалуйста, положи меня на землю, я не могу лететь с тобой, я не выдержу полёта, — она сжала губы в узкую полосу, стараясь не выдать горечи, которую порождали ее собственные слова. Ей нужно, быть может, когда-нибудь силы вернутся. — Прости, возвращайся домой, я когда-нибудь вернусь, — слова давались трудно, ей все ещё хотелось увидеть его лицо, это казалось ужасно важным, пускай Диана не могла объяснить причины даже самой себе, обманывая не хуже Гермеса. — Сделай мне подарок на прощание: сними маску, я хочу запомнить твоё лицо.
Готэм слишком беспокойный, чтобы ждать ее выздоровления, которое может затянуться на века. Возможно, она больше никогда и не увидит, на все воля богов.
— Прости, я случайно задела маячок, — случайным было бы, если бы она себя чувствовала не хуже, чем обычный смертный. Не стоило испытываять судьбу. — Воды...дай мне воды, пожалуйста!

Диана в другое время категорически возражала бы против наставлений Бэтмена, но сейчас, к собственному ужасу, у неё не было сил даже на это. Слабость ядом расползалась не только по телу, но и по душе, заставляя подниматься отчаяние и панику – быть слабой очень тяжело, когда всю жизнь привык быть сильным. Она мотнула головой, старательно зажмуривая глаза, чтобы мужчина не увидел в них страх.
Бэтмен, впрочем, давно уже должен был привыкнуть видеть ужас, а Брюс Уэйн – вряд ли; когда Диана снова открыла глаза и повернула голову, он уже устраивал её на земле, а маска валялась чуть поодаль. Она благодарно улыбнулась, но тут же закашлялась – слова она различала плохо, только интонации, слишком снова клонило в сон, чтобы из множества букв составлять слова. Слова сливались с шумом ветра и прибоя, тоскливыми криками чаек и шелестом листвы.
Вода показалась сначала горькой, амазонка с трудом её проглотила, но всё равно закашлялась и отвернула голову, чтобы сплюнуть, вместе с ней выплюнула какие-то сгустки крови и черную, как угольную, пыль. Несколько минут ушло на то, чтобы прийти в себя и настроиться на вторую попытку, – она внезапно осознала, что не пила и не ела несколько суток, – но в следующий глоток вода уже показалась сладкой, и она пила жадно, пока не утолила жажду.
– Спасибо, – Диана с благодарностью посмотрела на Брюса и закрыла глаза, но ненадолго: видно было, что она морально на что-то настраивается. Потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы просто приподнять голову и снять обруч – этот обруч носила лучшая из амазонок, сейчас принцесса не была его достойна. На это простое действие у неё ушли все оставшиеся силы – голова снова упала, обруч выскользнул из пальцев и укатился чуть в сторону, останавливаясь где-то неподалёку от маски Бэтмена. – Так жаль… – и снова провалилась в сон, не объясняя своих слов. Дыхание, впрочем, постепенно выравнивалось и на лице появилось выражение спокойствия.

Когда она проснулась, то не сразу поняла, где она и что произошло, тем более не могла понять, сколько же времени она спала, но первое время это её и не интересовало – Диана смотрела на поднимающееся на востоке солнце, ещё не обжигающее и ослепительное, а жемчужно-розовое, ласковое, тянущееся лучами ко всему живому с нежностью. Глаза постепенно начинали различать деревья вокруг, а слух – шум прибоя; вместе с солнцем поднялась и амазонка, не чувствуя былой тлетворной слабости.
Сначала ей на глаза попалась маска Бэтмена, а рядом – обруч Антиопппы, уже после она обернулась и увидела Брюса, до сих пор не вернувшегося в Готэм, где были дела явно важнее, чем сторожить спящую амазонку. Он мирно спал неподалёку, и Диана не стала его будить, начиная по пожухлой листве и другим признакам понимать, что спала несколько суток. Тяжёлый выдался поход в Аид, и хотелось смыть его с себя окончательно.
В угрюмо-черном, совсем не вяжущимся с природой яркого и сочного Крита, самолёте она нашла тонкое покрывало, кое-что из одежды Брюса, но её брать не стала, сменив ставший сейчас слишком тяжёлым для неё доспех на тонкую ткань, которую обмотала вокруг себя. Чувствовала она себя намного лучше, но не так, как прежде – силы восстанавливались постепенно, но ещё до конца не вернулись, подточенные не то Аидом, не то её самоуверенной попыток после путешествия в царство мертвых слишком быстро ими воспользоваться вновь.
Мелкие камушки ссыпались из-под ног, когда Диана спускалась по тропинке в маленькую бухту. На удивление, если только Уйэн не успел купить здесь землю, вокруг не было ни души, разве что пара пастухов и ловко перескакивающие по камням козы полудикие-полудомашние. Без брони её не должны были узнать, но во взглядах стариков всегда можно заметить больше понимания, чем ожидаешь, а в греках всегда оставалась готовность припомнить все схождения богов с Олимпа, когда самый невзрачный путник мог оказаться небожителям. Чаша тёплого парного молока заметно подняла ей силы, как когда-то и самому Зевсу, вскормленному где-то здесь, в одной из пещер козами. Ироничным казалось, что сама она оказалась именно сейчас здесь.
Берег был покрыт мелкой галькой, камни – тёплыми, гладкими под ногами. С того момента, как Диана сняла броню, она ходила босиком, не слишком тревожась об этом в диких и безлюдных местах.
Вода была как парное молоко и совершенно прозрачной, волны ещё не успели пробудиться и пока мирно дремали, оставляя гладь едва ли не идеально ровной. Вода смыла оставшуюся пыль, когда Диана нырнула, почти не тревожась о том, насколько далеко уплывает от берега и какая неимоверная толща воды под ней, ей хотелось изнурительной усталости в мышцах, совсем другой, чем её последняя. А выдохнувшись, почувствовал, наконец-то, тепло, разливающееся по телу, вернулась к берегу, просто плещась в воде и ныряя за ракушками. Было спокойно, почти как дома, когда все беды мира были где-то далеко за стеной – она вспомнила об этом вместе с поднимающимся изнутри нетерпением и желанием поскорее восстановиться голосом Ипполиты внутри себя, снова смеявшейся и сетовавшей на извечное отсутствие смирения и умения ждать.

Тело отзывалось непривычно и необычно на физическую нагрузку – Диана не могла припомнить чувства физической усталости и изнеможения, разве что в совсем юном возрасте, когда тренировки Антиоппы только-только начались и всё было слишком непривычно, чтобы остаться незамеченным даже для неё, хотя, наверное, тогда она уставала и по той причине, что не знала о своём происхождении и о том, какие возможности оно открывало. И какие, напротив, закрывало перед ней навсегда.
И всё же, после того страшного опустошения, которое она ощущала после Аида, физическая усталость казалась не чем-то ужасным, а благодатью, а потому Диана возносила хвалу Афине и отцу за то, что она имеет возможность видеть солнце и воду, что она среди живых. Наверное, если бы людей водили на экскурсию в Аид, хоть одним глазком посмотреть и ощутить то, что их ждёт (или в Ад, или в любой другой загробный мир, в который они верили или пытались не верить), они иначе ощущали бы себя и свою жизнь. Может быть даже научились бы ей дорожить, научились с благодарностью воспринимать тот великий дар, который у них был – дыхание. Может быть и сами выбрали бы другие пути в жизни, задумались о том, что и зачем делают, и мир бы стал немного лучше, но только вряд ли возможно было так просто сказать за человека, к чему приведёт то или иное действие, их выводы и решения часто оказывались совершенно непредсказуемыми и противоречащими всем законам мироздания.
– Брюс? – амазонка ушла под воду и вынырнула чуть ближе к берегу. Да, она не ошиблась, когда определяла голос, правда немного досадно было, что она настолько потеряла бдительность, что не заметила, когда он пришёл. Возможно, слишком привыкла полагаться на суперсилы? Каким воином она была без всех божественных даров? Ответ на вопрос напрашивался сам собой, но Диана знала, что это лишь эмоции, что она не узнает, пока не проверит и уже только тогда будет готова во что-то поверить. В любом случае, стоило выйти на берег, раз её ждут. – Давно здесь стоишь? Сам решил не окунаться? – на Крите всё было так привычно, хотя, если присмотреться, разительно отличалось от Темискиры, что выработанные за сто лет жизни среди людей рефлексы канули под куда более долгих привычках – амазонки не стыдились своего тела и наготы, не перед кем было стыдиться, не приходило в голову и считать чем-то постыдным и неприличным то, что было дано богами. Впрочем, в отношении некоторых женщин и мужчин, запустивших свои тело и душу, действительно возникало желание прикрыться или прикрыть, только это было похоже на детское решение проблемы, когда нет того, чего ты не видишь. Сейчас же Диану не смущал ни взгляд мужчины, ни собственный внешний вид, когда она вышла на берег и спокойно подошла, чтобы взять предложенную одежду; волосы стекали по телу вместе с водой черной волной, а она пыталась скрутить их в узел и выжать, чтобы они скорее просохли. – Спасибо. Я не хотела тебя будить, ты и без того пробыл здесь слишком долго по моей вине, – простой крой платья не слишком далеко ушёл от туник, которые носили здесь тысячелетия назад. Да и зачем, когда это было и функционально, и красиво? – Не поможешь? – современность пробралась в виде крючков на спине, а ткань липла к влажному телу. – Спасибо ещё раз, что прилетел. Когда ты возвращаешься? – Диана не хотела прогонять Бэтмена, но полагала, что у него есть дела поважнее, чем возиться с ней, а она… А у неё ещё не было сил, хотя и чувствовала она себя теперь гораздо лучше и вполне могла о себе позаботиться сама… Во всяком случае, она на это очень надеялась. Мысли перескочили на то, о чем она совсем забыла утром, легкомысленно бросив оружие около самолёта. – А.. мои доспехи у тебя? Корабль не найдут? Я их заберу перед твоим отлётом, но сейчас… сейчас я ужасно голодна, – она сама с удивлением поняла, что готова съесть целого козлёнка или хотя бы добрую половинку головки сыра с хлебом. После воды чувствовалась приятная усталость и, прикрыв рот ладонью, она сладко зевнула – как же быстро уставали на самом деле люди! – Пойдём, ещё час Готэм переживёт уже, тем более утро, а Бэтмен приходит ночью.
Диана развернулась, перехватывая Брюса за руку, наклонилась, чтобы поднять ткань с песка, и потянула за собой снова вверх. От подъема теперь захватывало дух и камни, ссыпающиеся из-под ног, заставляли замирать сердце, потому что теперь она действительно могла сорваться вниз и не взлететь, от этого чужая ладонь ощущалась неожиданно острее. Наверное, об этом и говорил когда-то Стив, но ей тогда было не понять в полной мере, насколько нужна поддержка и как тяжело, когда её нет и не только в бою. Возможно, особенно не в бою, когда это никак не вяжется с понятиями долга и воинской чести, когда это что-то другое.
И про время он говорил, она смеялась и не понимала, как можно позволять какой-то вещи указывать, что и когда делать, а теперь уже если и не поняла, то хотя бы научилась уважать часы. И Брюс потратил очень много времени, своего и Бэтмена – Диана чуть нахмурилась и оглянулась, поджимая губы и стараясь понять что-то об этом человеке и о мотивах его поступков. Он слишком отличался от Стива во всём – Стива легко было понять, его эмоции и чувства даже тогда, когда она только пришла в этот мир людей, Брюса было так сложно разгадать в его ролях и масках, но что-то общее у них было. Они оба пытались сделать то, что могли и считали нужным, чтобы мир стал немного лучше. Не хотелось бы, чтобы закончилось одинаково.  Это она знала всегда, знала про всех друзей, но сейчас чувствовала острее, как когда-то почувствовала, что единственное, ради чего стоит сражаться – любовь.
– Я долго спала? – сколько она забрала времени у него, поддавшись секундной панике, когда позволила себе подумать, что это её последние часы? Шорох в кустах заставил её обернуться, но на тропинку к ней вышла всего лишь небольшая золотистая коза с темной полосой по спине и небольшими рожками, потянулась к амазонке, подпихивая её носом под руку и нежно зажевывая попавшуюся тут же ткань. Диана рассмеялась, отбирая у кормилицы плед и наклонилась, чтобы обнять за шею и погладить. – Козу в пору было бы здесь считать божественным животным, но им здесь и без титулов раздолье. Пойдем туда, куда она нас тянет?
Животные продолжали тянуться к Диане, хотя все божественные силы и покинули её сейчас, но только не те, которые тянулись за ней как за миротворцем, как за последним ребёнком Золотого века.

Нуждаться в ком-либо было непривычно, непонятно и немного даже дико: Диана может и нуждалась раньше в других, как нуждалась в Стиве, который был ее проводником в мир людей с Темискиры, как нуждалась в Этте, когда не стало Стива, когда она не находила места для себя ни в этом мире, ни в своём, но никогда не зависела ни от когда.
Никогда, но не теперь. Как бы она не открещивалась, но между жизнью и смертью она звала того, кого хотела бы увидеть перед кончиной и глупо было бы это отрицать, но можно было списать на договоренности и маячок, который никого другого не вызвал бы к месту ее падения. У Дианы было достаточно смелости, чтобы признаться самой себе, почему она звала Бэтмена, а не кого-либо другого, почему ей было страшно остаться одной.
— Три дня? — могло быть хуже, но это говорило уже о многом и губило все споры на корню. Готэм уже жил без Бэтмена, пускай она и собиралась его выпроводить с Крита когда только сможет. Осознание собственных сил было следующим, что можно было принять после того факта, почему она сделала именно этот выбор, а не какой-либо другой. И прикосновения будили спящие уже лет сто ощущения, которые спали вместе с ней, пока она пряталась от мира, переживая свою потерю.
Она не стыдилась любви, она ее превозносила как великую ценность и драгоценность, но все ещё не научилась кокетству земных женщин, все ещё была музой и палачом одновременно, вдохновляя людей становиться лучше и вынося им приговор.
А теперь всего этого не было, и она опиралась на руку простого смертного, который был сильнее ее сейчас, когда божественные силы покинули амазонку.
— А почему бы и нет? Козы вскормили моего отца, Зевса, когда он прятался от своего отца Кроноса, поглощавшего всех своих детей, потому как было предсказано, что его ребёнок свергнет его самого, — было удивительно легко — обязанности ушли вместе с силами, она была проще Брюса, у которого были обязанности. Странное, пьяное ощущение свободы, когда ответственность за судьбы всех людей мира, оказались где-то далеко, пусть амазонка никогда бы не смогла бы остаться равнодушной, чего бы ей это ни стоило. — Поэтому да, я готова довериться ей. Возьми? — гроздь винограда сама легла в руку, а ягоды были полны солнцем и соком в раной степени, лопались, едва стоило их коснуться. Больше, чем ей хотелось есть, ей хотелось испытать свои силы. Возможно, что хотелось до конца осознать свою беспощность. — Знаешь, мне хотелось бы испытать свои силы. Окажи мне честь и сразись со мной?
Ей нужно было убедиться или проверить действительно свои силы, которых не было, пусть и с ней было мастерство и опыт, но в силе женщина бы всегда на равных проиграла бы мужчине. Природа вокруг шептала совсем о другом, не о рукопашном бое и не о сражении, которое было в сознании Дианы уже проигранным, потому что вести бой подобным образом было непривычно.
Мастерство мешалось с эмоциями и закончилось после короткого поединка. Коза, посланная отцом, видимо, никуда не спешила, спокойно и понимающе паслась где-то рядом, не выпуская из виду пару, сцепившуюся между собой в схватке.
— Брюс, подожди, запомни этот момент навсегда, — достоинство должно было помочь признать проигрыш и усмирить судорожное дыхание. От этого Бэтмен не становился другом и противником слабее и всего лишь воспользовавшимся моментом, не был противником вовсе. — Победителю всегда причитается награда!
Награда была всегда лавровым венком, которым награждали победителей игр, но сегодня, пусть земля Крита и была плодородной и милостивой, награда была иной, награда была в поцелуе, долгом и прощальном, в котором Диана прильнула к мужчине, стараясь вложить все, что выиграла и проиграла одновременно. Ей трудно было играть в те игры, в которые играли люди, начиная даже мысли о любви. Для неё, как на поле боя, здесь не было других препятствий и иных вариантов, кроме как честно сказать о своих намерениях.
В этом выражалось больше, чем она все же хотела признаться себе, даже воспоминания о Стиве молчали, не возникало тех советов, которые он ей давал вечно на все случаи мирной жизни, потому что в них никогда не было беспомощности и любви к кому-то другому. Стив молчал, отступая на задний план, исчезая вместе с тенями и прошлогодней листвой, разве что она все ещё плохо разбиралась в чувствах мужчин.

Нужно было начать все заново, с чистого листа и не оглядываясь на прошлое, как бы тяжело это не было, нужно было оставить Стива позади, не давая вмешиваться мёртвым настоящее, не стоило спрашивать его одобрения или совета, потому что она бы никогда не получила ответа. Стоило прислушаться к тем советам, которые когда-то давала Этта, просившая задуматься о мелочах, бытовых безделицах и отвлечься от мыслей о судьбе мира. Это, отчасти, сыраграло дурную шутку и дало оправданный повод зацмклиться на сто лет, закрыться в кокон и никого близко не подпускать, довольствуясь формальными свиданиями, в ответ на которые даже можно было все без стыда рассказать Кэсси, не боясь за ее психику и восприятие мира. Впрочем, кажется ее больше начинало пугать отсутствие личной жизни приемной мамы, чем ее наличие — с этим тоже ничего нельзя было сделать.
Ее семья была способна на многое, особенно на любовь, но редко свпособна на постоянство и длительность чувств, чем, внезапно, больше владели смертные, чем боги, терявшиеся между бесконечными сердечными привязанностями. Поцелуй был обыденен и особенен одновременно, если вспомнить, что для Брюса он не был естественной наградой. Или был? Его статус плейбоя требовал некоторых усилий, но был где-то далеко, за пределами Крита, когда и поединок был где-то между Брюсом Уэйном и Бэтменом вместе с амазонкой Темискиры и дочерью Зевса. Если бы она могла, она бы кричала, наверное, отцу о том, чтобы он вернул ей силы, но она не могла. Не могла потому что что чувство зависимости было неожиданным и многое объясняло в людях, раскрывало их в неожиданной стороны и, внезапно, раскрывало ей глаза на неё саму.
Лишиться сил — больно, трудно, невыносимо, но мысли были далеко от этого.
Мысли растворились где-то в тягучем ощущении застывшего времени и бесконечно обнимавшего солнца, в непривычном равенстве, в оторопь даже ее возможно было превзойти. Или пора было наступить моменту, когда ее превзойдёт друг, не враг. Больше, чем друг.
— У вас так не благодарят? — улыбка растеклась по губам сама, вместе с лёгкой насмешкой и ощущением превосходства — она первая, она смогла, она победила что-то внутри себя и, возможно, внутри Уэйна. Диана все ещё не была специалистом по мужчинам, слишком мал бы опыт, пускай за сто лет можно было и накопить, но она умела читать движения и чувствовать их искренность. — Прости, это было для тебя внезапно... но...
но это было ведь верно? Это было то, что давно витало в воздухе, но не могло обрести материальную форму?
Или нет, или это была лишь ещё одна победа для Брюса Уэйна, известного знатока женщин. Время, пожалуй, задуматься о том, как много сейчас от Уэйна п от Бэтмена в нем, но она прикрыла глаза, просто подавшичь вперёд и доверяясь, возможно опрометчиво, ощущениям. В движениях Брюса было куда меньше желания, чем опасения, потому отстраняться не было причин.
Что-то зарождалось внутри, клоколчущее и опасное, похожее на майскую грозу, но находило выход лишь в объятиях, не находило пути для праведного гнева и настоящей грозы. На кончиках пальцев как будто бы щекотались маленькие молнии, заставляя лишь улыбаться и прижиматься ближе — накатывающее ощущение подступающей силы пьянило, дразнило, но не затмевало сам момент и поцелуй смертного, его прикосновения, в которых не было безысходности и подчинения моменту.
И если Стив когда-то пробудил ее силы через смерть, заставив боль потери выплеснуться наружу разрушением и, уже позднее, осознанием себя, то сейчас боли не было, сила поднималась от захлестывающего звенящего ощущения, неправдоподобного и слишком легкого для такого долгожителя, но от того не меркнущего и не теряющегося среди прошлого опыта.