Сон не шёл. Он набрасывался короткими атаками, урывая немного времени и отнимая куда больше сил, чем бодрствование - сны были без снов, но вязкие и тягучие, тяжёлые. С каждым днём это странное ощущение вязкости становилось всё сильнее, а воспоминании о тех снах, после которых покои юной принцессы на Темискире превращались в руины, приходили всё чаще. Но тогда у снов был смысл, их можно было читать и разбирать по символам и знамениям, а теперь и этого не было.
Но Диана просыпалась, едва закрыв глаза, тяжело дыша ртом и потом долго и бессмысленно вглядываясь в окно. За окном трепетал мягкими огнями ночной город - беззаботный, как и всегда, счастливый и праздничный даже в самые тяжёлые дни. Казалось, что парижане гнали от себя любую дурную мысль, окунаясь в вечный июнь и звуки фонтанов, уличных оркестров и цокот каблуков. Париж гнал от себя ответственность, пытался из любой драмы сделать фарс и весёлое представление, будь то комедианты или гильотина.
Странный город, временами поражающий нежностью, а временами - бездушностью.
Город спал, а от неё сон бежал, как от прокаженной.
И свет включать не хотелось; Диана сидела в кровати, замотавшись в простыню, и просто смотрела часами в окно. Иногда, когда мысли уносились так далеко, что растворялись во времени и пространстве, она проваливалась в морок между сном и явью, тогда, пока темная вязкость сновидений не настигала её, чувства как будто обострялись и сходили с ума. В эти мгновения (секунды, минуты, часы?) ей начинало казаться, что она не одна в комнате, что есть кто-то ещё.
И этот кто-то следит за ней, но беззлобно, с какой-то странной обреченной тоской, через которую прорывалось ещё что-то... Возможно, что это была ярость, но всё больше казалось, что это страх загнанного зверя.
А потом она или проваливалась снова в трясину темноты, или просыпалась, нервно пытаясь уловить те мысли и чувства, которые она помнила последними, а ещё - понять, который час.
Потом приходил рассвет, а с ним уходили все тревоги. Кровь богов оставляла её свежей и выглядящей отдохнувшей даже спустя неделю таких ночей, но на душе что-то копилось, превращалось в какой-то ком в горле и внезапные раздражения по самым глупым мелочным поводам. Диана держалась, но становилось ясно, что нужно что-то с этим делать.
И сегодня сон снова не шёл, а накатывал волной, поглощал и выкидывал потом на острые камни бодрствования; амазонка проснулась резко, просто открыв глаза и слушая тиканье часов. Тиканье было похоже на шаги, а в комнате было душно и жарко.
И все же, сегодня было как-то иначе, что-то ещё появилось, что-то пробивалось сквозь неё; Диана чувствовала, как что-то поднимается изнутри, но не понимала, нужно ли объявлять сбор Лиги, чтобы все вместе они смогли её остановить от чего-то ужасного или не нужно. Мысли разлетелись у неё в мозгу на тысячи галдящих голосов, пытающихся перекрыть друг друга и не подчиняющихся её попыткам прекратить это безумие.
Можно было хотя бы открыть окно.
Свежий воздух помог немного прийти в себя, а холодное стекло так приятно унимало жар. Теперь она знала, что температурит, хотя в жизни не была склонна к подобным недугам. Вместе с жаром была ноющая выматывающая головная боль, от которой хотелось разнести её о стену.
На глаза внезапно попалось зеркало - в простой раме, во весь рост, в котором сложно было в темноте что-либо увидеть. Но к зеркалу тянуло магнитом.
Вблизи отражение становилось четким, а фигура приобретала знакомые очертания. Беда только в том, что это было не её отражение. Так случалось и ранее, просто плохой день, а в такие дни она видела вместо себя Ареса. В первый раз, когда с ней приключилось подобное, она испугалась и разбила зеркало, потом, постепенно, привыкла к таким видениям, смирилась и научилась принимать это. А когда приняла, то смогла уже задуматься о том, почему происходит именно так.
Ответ ей не нравился долго, казался отвратительным и невозможным.
А потом проснулись боги, а вместе с ними проснулось и что-то хтоническое, не подчиняющееся упорядоченности и дисциплине внутри неё. С этим она обращаться не умела и этого опасалась, но, прислушиваясь к новым силам внутри себя, аккуратно, как по тонкому льду, она шла к какому-то новому пониманию и принятию себя.
Просто плохой день, просто она выматывалась из-за этих ночей, а из-за этого видела в отражении Ареса. Раньше, правда, она не задумывалась о том, чтобы найти его, но не для того, чтобы снова повергнуть, а чтобы защитить.
Гудящая головная боль усиливалась от роящихся в ней мыслей; она от досады ударила кулаком по зеркалу, не рассчитав силу. По зеркальной поверхности поползли трещины, отражение размножилось на тысячи, а на вмятине осталось несколько капель крови.
- Да что же это такое? Ну что ты на меня смотришь так? Я всё равно не знаю, где ты и чем тебе помочь! - Диана выдохнула, начиная злиться на отражение так, как если бы это был правда Арес. Она прислонилась к зеркалу лбом, пытаясь хоть немного унять головную боль, которая уже становилась достойной рождения новой Афины. И снова её обожгло ощущением, что она не одна. В этот раз намного ярче. Отражение в зеркале совсем не подчинялось правилам и логике, начинало жить какой-то своей жизнью.
[icon]https://i.imgur.com/VLkQ0QZ.jpg[/icon]

Кое-что оставалось неизменным: тишина в квартире была мягкой и тягучей, Кэсси, спящая в соседней комнате, не проснулась, а может быть и она сама спала, но не заметила того момента, когда перешагнула границу между мирами. И удивления, что отражение с ней заговорило, почему-то тоже не было; может быть Диана все это время и ждала чего-то подобного, каждый раз находя вместо своего отражения брата, даже как будто бы слышала что-то, но в моменты злости сложно разобраться в нюансах. Сейчас было тихо, а голос был отчетливым и хорошо знакомым; амазонка наклонила голову набок с выражением невероятной муки и отражением в глазах событий столетней давности.
И нет, её ни разу не терзала совесть за то, что она сделала. Если только чуть-чуть, самую малость, ровно на ту, которая бы позволила Стиву Тревору не лететь на самолете с ядовитым газом и не взрывать себя, или на деревню, ставшую местом для демонстрации нового изобретения доктора Морроу.
Она повела плечами, чувствуя, как нарастает внутри ярость; если не удержать её внутри себя или бороться с ней, то Париж не досчитается нескольких кварталов. Оставалось позволить ей течь внутри себя.
– Могу добить, чтобы не мучиться, - Диана усмехнулась краешками губ, но лоб от потрескавшегося стекла отняла только после удара с той стороны. Духота действительно удручала и выкручивала суставы наизнанку. Арес и правда мог не объяснять причины видения, к сожалению, она уже понимала это сама. На Темискире было всё гораздо проще и понятнее, было великое предназначение амазонок и цель, которая маячила перед глазами. Потом всё стало намного запутанней, а она не стала одной из сестёр-воительниц, но обзавелась множеством братьев и сестёр сомнительных достоинств. И если в ней была часть той ярости, которая жила в Аресе, то в нём была часть милосердия и любви, которые хранила она – дуальность не оставляла выбора, связывая жертву и палача особыми узами, которые переплетались так, что нельзя становилось разобрать, кому какая роль принадлежит. Черный коридор за спиной безумного брата говорил о том, что теперь это наверняка не отражение. – Пока же мне не о чем и некого обманывать – я знаю лишь немногих из семьи, не самых яростных и обиженных, кого следовало бы опасаться, но оправдывать тебя… Зачем черное красить в белое?
Признание семьёй – ещё одна проблема, которая упрочивала связь между ними. Разве что Аресу не требовалось доказывать что-либо, просто его не любили, а ей приходилось оглядываться на случай, если внезапно Гера вспомнит и затоскует по дикой охоте на детей своего неверного мужа. Хотя боги сейчас были беспомощны в своем непонимании мира, осваивались, но не слишком быстро, тяжело и болезненно переживали различия между тем, что они помнили и тем, чем приходилось довольствоваться теперь. Богам, в сущности, было не до Ареса, хотя они его и искали, чтобы поквитаться за заточение, но без особого пыла и чувства. Всё могло измениться, если они учуют страх жертвы, тогда азарт охотника вдохнёт в них огонь и желание.
– Я не знаю, чем тебе помочь, – хотя стрелы бы она тоже ловила, если бы потребовалось. Диана была удивлена, что Арес так долго восстанавливался, учитывая пиршество ярости и ненависти Второй Мировой, снова затеянной немцами с их ужасным комплексом неполноценности и желания мирового господства. – А ты знаешь?
Отчего-то казалось, что даже геноцид и всеобъемлющая война не помогут, не достигнут цели и не принесут ему удовлетворения. А ещё она знала, что вряд ли он будет столь банален, чтобы предложить ей снова присоединиться к нему и начать разрушать – пока он разрушить мог только зеркало и самого себя.
От пореза на руке остался только кровавый след.
[icon]https://i.imgur.com/VLkQ0QZ.jpg[/icon]

Реки священные вспять потекли,
Правда осталась, но та ли?
Он пренебрегал серединой, он касался всегда или самых высоких, или самых низких струн, потому как середина не принадлежала богам. Середина принадлежала человеку, а оттуда, где властвовали смертные, давно уже были изгнаны бессмертные, ставшие тенью себя самих и своего мира. Да и творить можно только в самом экстазе взлёта и падения, никак нельзя создать нечто из равновесия.
И хотелось сбросить груз, который навалился, вместе с этим взглядом Ареса, который вгрызался со словами о том, что есть пара идей. Диана не сомневалась, что они у него были, но удивлялась тому, что всё это сейчас казалось таким будничным и таким естественным, как и отсутствию той привитой ей многовековой ненависти и желания схватиться за меч и довершить начатое. Сейчас это сделать было бы проще, чем тогда, оставалась самая малость, но именно эту нить она перерубить не могла, как не могла отрубить собственную руку просто так. И никто не мог её заставить теперь поступить так, как она не захотела бы - ни убить, ни спасти, ни верить и любить против своей воли, время вымывало из неё то, что недостаточно близко было её натуре, выбирало всё самое важное и культивировало это, довершая творение.
Герои не появляются в мирное время, все они, отчасти, творения Ареса. И в ней появилась со временем неотвратимость - неотвратимость возмездия, неотвратимость милосердия, неотвратимость веры. Возможно, боги сейчас жили только за счет её веры, питаясь ей и раздирая голову на осколки, как они с братом - зеркало.
Они создали её, они не ценили её, наверное, принимая с божественной легкостью как должное, что за них кто-то снова будет отдавать жизни. Время изменилось, время не пощадило никого; ухмылка Кроноса ощетинилась небоскрёбами и скованными в бетонные тюрьмы реками. В конечном счете, именно он своей неотвратимостью и играл с ними всеми с ленью сытого хищника.
На запястье отпечатался неровный кровавый след; зеркало, давний воришка, кравший каждый момент отражения, обрело объём и глубину, обрело ртутную вязкость, с которой обняло амазонку и забрало внутрь.
И если такими были сны, то не их стоило пугаться, а пробуждения, которое тянулось бы вязким шлейфом и расплывом нефти следом, давя темной тенью, которая съедала бы каждый момент радости. Люди, как и всегда, не чувствовали, насколько их мир хрупок и как близко к нему те, кто переживут их всех, даже смерть их не уничтожит, лишь станет началом нового.
В этом, подумалось Диане, разница между богами и людьми - люди умирали навсегда, а боги со смертью рождались заново, приобретали новые черты и новую форму, стряхивали с себя пепел и снова оказывались нужны, потому что люди всегда нуждались в идолах, но называли это разными именами. Даже атеисты делали культ для себя, каждый создавал собственного божка, но умирали они окончательно, если не оказывались способны скинуть с себя тот самый момент середины и равновесия, хотя бы на секунду приподняться или опуститься так, чтобы потерять человечностью, что бы под этим не понималось.
Но отказываясь от временного, от равновесия, они теряли имена,  теряли себя.
И во что после этого верить, к чему стремиться?
Диана рассматривала обрывки своих кошмаров и улыбалась. После дикой боли её отступление всегда возвышало, заставляло ощутить легкую эйфорию и то чувство, которое она испытывала при полёте - свободу. Сейчас она была свободна от всех, даже от себя - чистое создание богов, над которым не давлели в данную секунду долг и обязанности, только их призрачная пленка, как призрачный Париж.
- Они вгрызаются в него как глупый бедняк, не видевший хлеба несколько дней, которому улыбнулась наконец-то удача, а потому он пытается набить брюхо поскорее, - она попробовала представить, как же могут видеть боги мир, через сколько слоев воспоминаний и веков, через какие слои многовековой пыли, делающей объекты безликими, едва различимыми, теряющими индивидуальность. - Но потом, после голода и обильной жадной еды, становится только хуже.
Она видела это во время Второй Мировой войны, когда люди переставали быть людьми, теряли рассудок и думали лишь о том, как получить кусок хлеба. Это было самым ужасным.
Диана тоже видела людей такими, какие они есть - а они были разными. В некоторых горел огонь, который ничего не могло заглушить, а в некоторых - часовой механизм и банковские счета, пирамида Маслоу и уродство.
- И тогда они разозлятся, как дети, начнут ломать всё на своем пути, - она обернулась к брату и, чуть помолчав, спокойно добавила. - Но я не подчиняюсь им, я не позволю ломать то, что они не создавали.
[icon]https://i.imgur.com/VLkQ0QZ.jpg[/icon]

Очень символично было бы её, фактически спасшую и вытащившую из небытия и забвения тысячелетнего сна богов, распять на скале. И нотка реальной опасности в словах Ареса есть, Диана не могла не осознавать, но мир изменился больше, чем Олимпийцы могли себе предположить, и до тех пор, пока они этого не осознают в полной мере, они беспомощны. А после - она им слишком нужна. Боги любили героев, а потом могли оставить, обидевшись на одно слово, амазонка же привыкла жить без благословения. Они оставили в мире оружие, но забыли, что клинок всегда будет обоюдоострым, что она росла с амазонками, которые, по своей сути, всегда были бунтарками.
И оставили они Убийцу богов, а не Убийцу Ареса - какое имя дашь, с последствиями того и придётся потом жить. И всё-таки Диана не очень верила в то, о чем говорил брат. И в тоже время запоминала.
- Но я никогда не буду одна и не буду изгоем, - Арес, может быть, и паршивая овца, может быть и великий философ, который гордился своей риторикой, но никому не был другом. А для неё был врагом, вроде бы она и должна была быть первой гончей, которая бросится по его следу. Что же, она первая его и достигла, но дальше... Но дальше она улыбнулась, потому что вместе со схлынувшей болью вернулась лёгкость, в её отражении теперь была только она.
И она достигла цели, она нашла брата, а найдя уже могла обдумать всё, что предстоит дальше. Убийство - не выход, но контролировать его каким-то образом необходимо. Богам будет абсолютно всё равно, жив кровавый собрат или нет, потому как неведение им придавало пряный привкус к новой жизни: если бы стало точно известно, что Арес убит окончательно и бесповоротно, они бы тут же загрустили, а потом испугались, разозлились, представили себя на его месте, но зная наверняка, что он жив, непременно должны были бы что-то предпринять, хоть как-то укусить или пнуть за старые и покрывшиеся тысячами страниц новой истории обиды. Неведение давало возможность лирично мечтать и представлять себе то одно, то другое, но не ставить точку.
- Это не значит, что тебе рада я и что ты прощен, - впрочем, в этом, как и в рассказе о Прометее, правда с нюансами. За Стива она винила не его, она винила себя, потому что не уберегла, не смогла, отпустила, а должна была всех спасти. Извечный комплекс героя, который должен всем, но в ответ не получает ничего. Даже слепое обожание и культ личности слишком эфемерны, слишком ненадежны и похожи на этот мир, где всё было зыбким и неточным.
Удар был неожиданным, но ожидаемым. Вряд ли стоило рассчитывать на что-то другое, но ей воевать не хотелось. Непонятно было, какой будет война в этом мире грез и сомнений, а ещё неизвестно было, знал ли брат о том, что так она была сильнее. Наручи, выкованные из обломков щита Зевса, сдерживали часть её силы, делали менее хтоничной и непредсказуемой, без них она становилась намного сильнее, но и остановиться становилось намного сложнее.
Диана приземлилась на одно колено, перегруппировавшись в полете и взяв под контроль тело; сорочка на бедрах с треском порвалась.
- Ты совершаешь ошибку, брат мой, - в глазах бога войны она теперь видела отголоски незаконченного разговора и всех прошедших сражений, в нём бурлила ярость и первобытность желания убивать. За горизонтом и полями сражений, которые призвал Арес, слышались первые раскаты грома - ещё чуть чуть и Отец будет знать, где они оба и чем заняты. Захочет ли он что-то с этим сделать - другой вопрос. Диана подняла только щит, чтобы встретить удар брата, но войной на войну идти не было смысла. Был смысл в том, чтобы попробовать восстановить внутри себя баланс, подавив поднимающуюся красными всполохами из глубины души ярость. - Где ты будешь прятаться, если тебя выгонят и отсюда?
[icon]https://i.imgur.com/VLkQ0QZ.jpg[/icon]