Неспешная прогулка через лес доставляет доктору Лектеру истинное удовольствие - как, впрочем и всё, чего он был лишен восемь последних лет.

Он оставляет автомобиль пациента косметологической клиники, который позаимствовал вместе с его кредитной картой, номером в отеле и личностью, довольно далеко от очередного дома в очередной глуши. Нельзя исключать, что у агента Грэма по случаю досрочной выписки доктора из Балтиморской лечебницы дежурят бравые офицеры, ожидающие, что лиса не сможет удержаться от визита к тому кролику, который раньше ее поймал. (Лиса, конечно, не может). Поэтому Ганнибал, разменяв скрывающие лицо бинты послеоперационника на капюшон зимней охотничьей куртки, пересекает лес насквозь и около трех часов наблюдает за домом, прежде чем подойти к нему.

Быстро сгущаются ранние зимние сумерки. Дорога пуста. В доме не зажигается свет, и можно было бы подумать, что дома никого нет, но с наблюдательной точки доктора Лектера видно, что развалины автомобиля стоят на месте в полуоткрытом гараже. Бампер выглядит погнутым и побитым даже с расстояния, повествуя длительную историю проблем владельца с вождением. После пяти часов дверь на крыльце раскрывается, извергает наружу свору собак и закрывается обратно.

Собаки рассыпаются по лесу, как брызги абстракциониста. Некоторые интересуются его запахом и устремляются прямо к нему, так что, если бы здесь и впрямь была охрана, сейчас ей не составило бы труда поинтересоваться, что они нашли. Однако интересоваться некому. Прислонившийся к дереву Ганнибал снимает перчатку и позволяет псу облизать его ладонь. Никто не лает, его сочли дружелюбным. Уиллу так и не пришло в голову вытренировать хоть одну настоящую сторожевую собаку - хотя, по крайней мере, в прошлый раз это могло бы неплохо ему помочь.

В прошлый раз у Уилла был загар, и он жил на отмели Сахарная Голова. Вероятно, там была по большей части тропическая растительность. После того, как корабль его семейной жизни напоролся на риф Фрэнсиса Долархайда, Великого Покойного Красного Дракона, белый песок ему, видимо, разонравился. Нынешняя среда обитания Уилла Грэма представляет компромисс: он остался у воды - и вернул себе деревья.

Последняя пауза. Потрепывая по загривку пеструю беспородную суку, доктор Лектер практически в полной темноте дочитывает газету: его глаза привыкли к такому чтению за долгие часы выключенного на этаже на ночь света. Журналисты в статье с наслаждением растаскивают куски плоти Клэрис Старлинг, ставя жирные вопросительные знаки и многозначительные многоточия возле ее возможной причастности к побегу Ганнибала-Каннибала. В соседней статье, впрочем, ее носят на руках как героиню. Говорят, у нее на лице осталось пороховое пятно. Что ж, малышка Старлинг получила свой момент славы, хотя он и не советовал бы ей надеяться на стремительный карьерный взлет. У гончих Джека Кроуфорда прискорбная статистика в этом плане. Да и сам мистер Кроуфорд, как видно, несколько утратил хватку в связи с болезнью супруги: у дверей Старлинг уж наверняка  сейчас дежурит машина. Новую протеже он защитил на все свои восемьдесят процентов, а вот старом позаботиться позабыл. Возможно, решил, что Лектера настолько устраивают жизненные страдания агента Грэма, что он не захочет ничего к ним добавлять.

Собаки гуляют, а значит, возможно даже не придется вскрывать дверь. Сложив газету и убрав ее в карман, Ганнибал неторопливо выходит к освещенному восходящим полумесяцем дому.

На всякий случай он решает перерезать телефонный кабель, но тот оказывается неисправен и без него. Стыдно, Уилл. Любому квалифицированному маньяку у вас будет скучно.

Доктор Лектер входит через незапертую дверь, деликатно несколько раз постучав о косяк. Его встречает настолько плотный запах, что на ум сразу приходит собственная камера: как иронично. Пройдя сквозь этот запах в комнату, он находит агента Грэма там, где и ожидает - на диване, за крепостной стеной из его лекарственных средств.

- Добрый вечер, - говорит он, и для начала включает пыльную настольную лампу. - Извините, что не успел прислать открытку.

Расстегнув куртку и аккуратно обогнув баррикады, он наклоняется, чтобы изучить шрам, оставленный Долархайдом.

- Честно говоря, он представлялся мне больше, - легкое разочарование в его голосе сменяется строгими профессиональными нотками, когда он осматривает мутные белки глаз. - Сколько недель вы в запое, Уилл? Напрягитесь, будьте так добры.

- Я как раз стараюсь определить, насколько готов злоупотребить вашим гостеприимством, - Ганнибал выпрямляется. - Но вы пока не сильно-то мне помогаете.

Способность к сарказму - верный признак наличия мышления. Способность к умному сарказму умалчивает об адекватном восприятии реальности, но говорит о мышлении связном. Доктор Лектер, безусловно, рад видеть Уилла абсолютно несчастным и умеренно изуродованным, но их встреча утратила бы всякий смысл, если бы алкоголь разрушил его мозг до неспособности соображать и поддерживать беседу. Поэтому пока что ему нравится решительно всё - кроме этого жуткого запаха.

Предоставив агенту Грэму лежать или подниматься на свой вкус, он неторопливо обходит комнату, изучая ее полную изолированность от внешнего мира. Нет газет, нет телевизора, нет рождественских подарков и нет зеркальных поверхностей. Уилл никогда не был особенно тщеславен относительно своей внешности, скорее, он терпеть не мог, когда на него глазели. Возможно, убив Дракона и получив от него след, он унаследовал отвращение того к зеркалам, как раньше унаследовал жизненные вопросы Гаррета Джейкоба Хоббса. А впрочем, он ли убил Дракона? Или это была храбрая Молли? Газеты на этот счет так и не дали какой-то определенности, а никто другой не захотел просветить заключенного.

Фотографии Молли с мальчиком нигде не видно, но она наверняка должна где-то быть. В верхнем или нижнем ящике стола? Он проверяет оба.

- Я должен спросить, Уилл, не говорили ли вы за последнюю неделю с Джеком. Это важный момент.

Годы назад агент Грэм в приступе поистине лирической лихорадки торжественно объявил, что им суждено погибнуть только вместе, а у Ганнибала нет настроения на эсхатологические глупости пропойцы вроде заложенной самопальной взрывчатки или чего-нибудь подобного. Он только что проложил себе кровью путь на свободу, и не может перестать наслаждаться ею даже в самых тривиальных проявлениях, разглядывая их как процесс размножения клеток в линзе микроскопа. (Его пальцы с тактильной нежностью прикасаются к запыленной недоделанной рыболовной приманке, пробуя мягкость перьев). Он намерен пробыть на свободе еще очень долго, и ему необходимо точно знать, связывался ли с Грэмом Кроуфорд, насколько велика вероятность, что сюда все же приедет ФБР, и готовился ли Уилл к его приходу каким-либо еще образом, кроме заливания зенок. В каком именно оттенке ему нечего терять.

Потому что, подсчитывая количество бутылок на полу, доктор Лектер всерьез думает, что может задержаться дольше, чем рассчитывал.

- И мой предыдущий вопрос не был риторическим, сфокусируйтесь, пожалуйста. Сколько недель? Одна? Три? Сколько времени прошло с того последнего раза, когда ваш организм временно не мог воспринимать алкоголь, и вы встречали закат в трезвой памяти? Не нужно снова язвительно кривиться, это имеет врачебное, а не кулинарное значение.

- Поразительно, какие манеры! - Ганнибал смеется почти с восторгом. - Так и хочется сказать - при жизни он такими не обладал.

Это не многообещающая угроза, а констатация нынешнего состояния агента Грэма, по сути ничем не отличающегося от посмертного блуждания по асфоделевым полям. Глотки из Леты делают свое дело. Если бы только по утрам лилейные луковицы не затапливала вышедшая из берегов Мнемосина...

- Вы очень любезны, Уилл, благодарю, - продолжает он, посерьезнев. - Думаю, я воспользуюсь вашим предложением, но вы напомнили мне, что я допустил бестактность, заявившись в гости так внезапно и с пустыми руками. Кофе придется подождать.

Он смотрит на с трудом стоящий перед ним треморный остов человека в клетчатой рубашке. Нарушенный сердечный ритм, разрушенный солевой баланс, увеличившаяся в размерах печень, отравленная этанолом. Необратимых изменений в личности пока нет, но, пожалуй, это дело месяцев. Доктор Лектер вполне верит Уиллу в его «кажется», как и в отсутствие его контакта с ФБР; поэтому он берет его за тщедушное, заросшее щетиной горло и пережимает большим пальцем артерию.

Рефлекс сопротивляться при нехватке кислорода такой же безусловный, как защищать глаза при чрезмерно ярком свете. Не разрывая зрительного контакта, Ганнибал молча и терпеливо позволяет цепляться за себя пальцами. Попытки сбросить его руку и вырваться поначалу делают честь выносливости истощенного организма, но Уилла не хватает надолго. Чтобы человек потерял сознание, обычно требуется больше минуты – но это полноценному человеку. По-прежнему в тишине пальцы соскальзывают с его ворота и его рукава, и, прежде чем агент Грэм обмякает, откуда-то со дна его глаз поднимается что-то, похожее на свет затонувших огоньков. Это желание жить. В конечном счете, на самом последнем уровне оно присуще всем.

Придержав Уилла под затылок, чтобы, осев, он не ударился головой, доктор сгружает его тело обратно на диван и снова надвигает капюшон. Это самый легкий способ попросить хозяина дома подождать его немного и быть уверенным, что он и впрямь дождется – безо всякого чувства неловкости.

Выходя, он впускает внутрь сгрудившихся на крыльце собак. Погода и впрямь морозна.

…в прозрачной капле загорается маленькое отражение огня лампы. Она пару секунд медлит, а затем скатывается из пластикового пакета установленной на штативе капельницы по длинной тонкой трубке. Трубка оканчивается иглой, введенной и закрепленной в локтевой вене агента Грэма: не единожды знакомый ему концепт, только не в стерильной больничной палате, а в собственной захламленной комнате. Ее сияющий белый цвет и размеренное капание раствора – это некоторое осквернение неприкосновенной святости жилища, но здесь ничего не поделаешь.

Ганнибал сидит, устроившись в старом кресле между камином, над которым больше нет ружья, и диваном, чтобы в случае необходимости поправить капельницу. В итоге он заварил чай, не сумев принудить себя залить кипятком растворимый порошок и выпить это как кофе. В сущности, его нельзя назвать капризным, но у него есть очень простое правило: не брезгуй баландой, если этого требует выживание. Если имеешь возможность ее не есть – не ешь.

Чашка стоит на подлокотнике кресла, и доктор Лектер слушает дыхание Уилла, животных и леса за стенами. В комнату сочится холод – он открыл окно.

- Это стандартный раствор для детоксикации, - говорит он, когда первое дыхание изменяет свой ритм. - Ноотропные вещества, нейролептики, минимум транквилизаторов, противосудорожные, регидрон, глюкоза, хлорид натрия. Четыреста миллилитров, и я настоятельно рекомендую отлежать их до конца, даже если будут приступы рвоты. Кстати, в прошлый раз вы так и не сказали мне – видели ли вы мой лебединый пруд?

- В моей жизненной ситуации невозможно быть чересчур осторожным, - не смущается выговору доктор Лектер. - А алкоголики, Уилл, могут быть весьма непредсказуемыми.

Агент Грэм отчитывает его практически по-семейному, и это придает определенный шарм уюта хижине в лесу. Она превращается в капсулу времени среди перекрытых аэропортов, кордонов на шоссе и истерики на телевидении и в таблоидах. Судя по ним, Балтимор готовится выдерживать осаду от его кровавой мести, всем городом позабыв, что сбежал доктор в Мемфисе, штат Теннесси, и вряд ли ностальгия потянет его домой, под бок к Вашингтону и штаб-квартире ФБР. Невзирая на то, что он не отказал себе в удовольствии написать Фредерику Чилтону письмо с обещанием скорого визита, после которого его ждут увлекательные годы кормления через трубку, он не собирается делать такой крюк. По крайней мере, в ближайшее время: Балтимор и балтиморцы никуда не денутся.

Единственный крюк, который он был готов сделать - это крюк ради Уилла, и, вот посмотрите-ка, совсем не напрасно. Никто не кричит, никаких драк, цивилизованный дружеский вечер, хоть чай и дрянноват. Может быть, агент Грэм захочет изменить свое отношение к этому, когда раствор детоксикации окончательно сделает свое дело и оставит его в промытой до беспощадного блеска реальности - или, может быть, он ждет возвращения координации движений, чтобы его изменить - но, в любом случае, пока это чудесная встреча.

- Вот как, отвлеклись на другое хобби? - переспрашивает Ганнибал. - Я так и понял по тому, что это дело не особенно получило развитие. Что ж, жаль. Но я не могу вас винить, в конце концов, это было мое собственное предписание. Вы преодолели свою социофобию ради этого брака - здесь есть, чем гордиться. И взять женщину с ребенком - вдвойне смело. Отчаянно смело, я бы даже сказал. Вы ведь знали, что для вас это может быть только временным опытом.

На самом деле достаточно легко представить Уилла заботящимся о ребенке - особенно о чужом ребенке. Просто, выражаясь тем же самым красочным языком Уилла, дети не сочетаются с его демонами. Счастливая возня на отмели с вечерними ужинами крабами и пивом настолько же вторична от его истинной сути, насколько глянцевая открытка популярного храма разнится с отсыревшими в его кладке костями.

Это, конечно, деликатная тема, а доктор Лектер никогда не специализировался на семейных консультациях. Впрочем, и сам агент Грэм, кажется, давно поставил свой брак под стеклянную крышку музейного экспоната, а сверху как следует плеснул виски.

Откинувшись на спинку кресла, доктор в своем мало сочетающимся с ним свитере делает глоток из чашки.

- Итак, признайтесь, Уилл: вы рады меня видеть?

Отредактировано Hannibal Lecter (2019-01-14 14:01:25)

- Вы не списаны со счетов, агент Грэм, вы вышвырнуты на помойку, - поправляет Ганнибал. – Вы настолько устаревший материал, что никому не пришло в голову, что ваша жизнь все еще может представлять интерес. Вы больная собака, которую поскупились усыпить.

Возможно, Уиллу было бы приятно услышать, что в Академии еще остались смазливые курсанты, готовые защищать его честь и личную информацию, но доктор Лектер не хочет смешивать. В некотором роде он довольно ревнив, и не считает нужным, чтобы параллельные прямые Уилла Грэма и Клэрис Старлинг когда-нибудь пересеклись. Она еще молода, и бюрократической машине еще только предстоит пережевать и выплюнуть ее мечты, после слишком яркого звездного часа сгноив ее куда подальше, по вонючим фургонам прослушки и прочим политическим кругам. Уилл же в своей жизни достиг совершенно другого этапа. Красный Дракон распорол его последнюю связь с Бюро, это доктор прекрасно знал и сам, но ему приятно убедиться в обоюдности этих отношений. Если в самом начале своего заключения он сам с упорством Джека Кроуфорда ратовал за то, чтобы агент Грэм однажды вернулся к расследованиям, то только потому, что это был единственно верный способ в один день вернуть его на стул перед камерой.

Это техническое неудобство более не актуально.

- Однако по сути вы говорите не о том, что ФБР списало вас, а о том, что вы списали себя, не так ли? – доктор Лектер склоняет голову набок, своей позой в кресле создавая иллюзию еще одного начавшегося сеанса. Впрочем, он всегда терпеть не мог, когда пациенты пользовались своим правом лежать при нем на кушетке. – Вы так любезно встречаете меня и так впопад отвечаете, что может невольно возникнуть ложное представление об уровне вашей жизнедеятельности. Давайте сверим часы, не возражаете? Вы опустились на дно, Уилл. Вы муж, который не имеет представления, где сейчас находится и как воспитывает пасынка его бывшая жена. Вы профессор, который низводит работу своего мозга к условным рефлексам. Пока что вы сводите концы с концами, потому что вас по старой памяти ценят как механика, но алкоголь в доме становится все дешевле, потому что тремор в руках усиливается, и вы справляетесь с работой хуже и хуже. Вы еще не упились паленкой до белой горячки потому, что ваше подсознание слишком сильно боится того, с чем там встретится, но довольно скоро у вас не останется заказов, не останется денег и не останется выбора. Вы настолько изолировали себя от людей, что о том, чтобы найти другую работу, не пойдет и речи. Когда у вас остановится сердце, ваше тело найдут не раньше чем через полторы недели, и то только потому, что какой-нибудь старый клиент заедет вернуть ту сумму, которую вы брали у него в долг.

Ритм речи Ганнибала совпадает с падающими в трубку каплями раствора. Его голос безжалостен, но издевки в нем не больше чем обычно.

- В глубине души вы уже примирились с этим, и потому в основной версии вашего будущего действительно готовы пустить все на самотек. Я уйду, а вы останетесь здесь, в этой комнате, отдавая себе отчет в том, как я изголодался по искусству, и сколько камерных ужинов устрою, празднуя свое освобождение. В некотором роде это ваш побег от собственного манифеста об обоюдной кончине, - потянувшись, он ставит чашку на стол и задумчиво сцепляет пальцы. – Когда я был ребенком, мне очень нравилась одна семейная история про моего дядю Элгара. Его держали взаперти за «непристойные высказывания о религии», а чтобы заглушить его голос, стены комнаты закладывали тюками сена. Ровно один день в году на дядино окно падал прямой солнечный свет. Он ждал этого дня, вырезал дату на стекле. Когда солнце пришло в комнату, он поджег сено моноклем и сгорел заживо вместе со своими книгами… Скажите, вы тоже думаете в итоге найти на дне бутылки солнце освобождения?

- Хорошая теория, но пока в моем позвоночнике не застрянет пуля, а над крышей не зависнет вертолет, я буду считать ее скорее софистическим измышлением, - доктор Лектер улыбчиво качает головой. - Вы противоречите себе, Уилл. Вы не пустили бы дело на самотек, если бы это действительно был ваш обоюдоострый солнечный луч. Часть с ФБР показалась мне достаточной искренней, поэтому, если только вы в один вечер между шестой и десятой бутылкой не решили поболтать с какими-нибудь еще моими старыми знакомыми, мы возвращаемся на исходную позицию.

Мысль о сотрудничестве Уилла Грэма с Мейсоном Верджером, который, узнав о его побеге, наверняка изошел слюной через носовые пазухи от счастья, веселит его несказанно. Впрочем, если он сейчас и подал бывшему агенту идею, то сомневается в жизнеспособности данного дуэта. Уилл брезгливый мальчик, и даже в своем жалком состоянии сохранил некоторые представления о достоинстве.

- Пожалуй, меня привело и то, и другое, - признается Ганнибал откровенно. - Но прежде всего, конечно, дружеское расположение. Видите ли...

Он тоже наклоняется вперед, почти поравнявшись с лежащим взглядом. Многократно подчеркнув голосом свою полную завязку с замыслами, Уилл настойчиво предлагает ему хоть раз изложить свой самому, и, в целом, это честно.

- Я не считаю вас устаревшим материалом. Вы стали бы им, только если бы Красный Дракон вас убил, но вы его пережили. Вы предпочитаете прятаться и ждать конца, но сломаны не окончательно. Думаю, иногда вы просыпаетесь утром и понимаете это, и это пугает вас больше, чем кошмары с размытыми лицами. Вы пьете, чтобы избавиться от чувства незавершенности.

На мгновение умолкнув, доктор Лектер заботливо поправляет иглу.

- Хотите знать, что дальше? Через полчаса раствор докапает. Если у организма возникнет потребность, вы пойдете и проблюетесь. Головных болей быть не должно, я постарался учесть в комбинации вашу склонность к мигреням. Потом я сделаю вам еще одну инъекцию, оставлю в комнате один небольшой источник света, и мы на несколько очень сжатых сеансов вернемся к старому доброму гипнозу. Вообще говоря, это довольно спорная методика в наркологии, но вы уже демонстрировали хорошую на него реакцию, поэтому мой прогноз оптимистичен. Как думаете, Уилл, если вы больше физически не сможете пить, чем вам захочется заняться?

- Вы умеете играть на пианино? - считает нужным спросить доктор Лектер, в основном потому, что соткавшаяся картина исполнения блюза с подвыванием окруживших фортепьяно собак - единственное не скучное, что можно почерпнуть в речи Уилла. Но это, серьезно, действительно потрясающе.

Поднявшись, он перекрывает капельницу, чтобы остановить расход раствора, и наблюдает за отступлением агента Грэма так, словно тот представляет собой малоинтеллектуальное огромное насекомое с оторванной ногой. В детстве Ганнибал никогда не отрывал насекомым конечности, даже в научных целях. Еще одна потеря для квантифицирования.

- Не будьте ребенком, Уилл, - строго говорит он. - Мы с вами так хорошо сегодня начали. Вы ведь понимаете, почему взялись пить? Не потому, что всё потеряли. В вашей жизни настал момент, когда вы наконец вплотную подошли к самому себе. У вас не стало аудитории, которой вы могли бы проповедовать. У вас не стало конторы, для которой, честно говоря, вы с самого начала были смертником. Старина Джек-Стоик прекрасно знает, что такие, как вы, выйдя в поле, становятся мишенью, защищать которую у госструктуры нет ресурсов. У вас не стало семьи, с помощью которой вы стремились заглушить свои сны. Когда всё это было утрачено, с чем вы столкнулись? Время начало останавливаться, не так ли? И в нем вы были охотником, оставшимся без жертвы.

Можно понять страх агента Грэма перед вторжением в собственную голову, но по сути доктор Лектер у него в голове так долго, что иные браки успели распасться не один раз. Может понять его возмущение лишением свободы вольно разрушать организм, но ведь если человек жаждет его разрушить, то он всегда найдет способ. Не ладится с бутылкой - всегда есть кокаин. Уилл уже немного не в возрасте для наркотического молодежного шика, однако было бы желание.

Этого Уилл, отползающий по стене к выходу, на самом деле и боится: что желания может не возникнуть.

Видел ли он кровь Долархайда в лунном свете, чтобы убедиться в том, насколько она черна?

- Бросьте, - говорит Ганнибал, и неприкрыто весело сверкает глазами: он наслаждается этой откровенностью вне тюремной камеры. Как будто обе прошлые части мозаики сложились вместе. - Вам тоже должно быть интересно, что будет. И ведь я рискую не меньше - кто знает, может быть вы, проспавшись, решите, что все-таки настала пора найти меня и убить... Вы вернетесь на место добровольно, или мы будем разговаривать по-другому?

Отредактировано Hannibal Lecter (2018-11-30 21:08:00)

Пока Уилл Грэм в ванной извергает содержимое своего желудка, Ганнибал перелистывает несколько страниц пожелтевшей книги по судебной экспертизе – если он не ошибается, это одна из специальностей его собеседника, и, скорее всего, диплом тот использует, чтобы прикрыть дыру в обоях. Глядя на описание стадий разложения, он, по обыкновению, думает параллельно о двух вещах: о механизме брезгливости в целом и об особенностях восприятия, приводящего Уилла к выводам, всегда лежащим за границей практического мышления.

К эволюционно заложенным объектам брезгливости относятся трупы, испражнения, иные человеческие выделения, любые зловонные жидкости. Зрительная и обонятельная системы считывают сигналы на биологическом уровне, без помощи логики: это подсознательный страх трупного яда, болезнетворных бактерий, токсичных веществ. Так называемая некрофобия, породившая целый пласт произведений о живых мертвецах, частично ведет свои корни оттуда. Вторая часть объектов формируется с опытом и считается биографической. Люди испытывают отвращение к бездомным, поскольку боятся превратиться в таковых, и брезгливы к собратьям в состоянии измененного сознания, поскольку чувствуют в них непрямую опасность. Реакция развивается на продукты, когда-то вызвавшие отравление, и на места, ассоциирующиеся с травмирующими инцидентами. И третью, последнюю, часть называют «нравственной», подразумевая неприятие лжи, напыщенности и иных проявлений человеческого поведения. Подобно большинству профессионалов, на постоянной основе имеющих дело с разделыванием останков, Ганнибал атрофировал эволюционный базис, заменив его знанием химии и здравым смыслом. Он думает про себя, что единственным механизмом его брезгливости остается третий, причем неприятные запахи относятся к этой группе точно так же, как грубость. И то, и то одинаково уродливо.

А вот механизм Уилла должен быть полностью биографическим. Уникальность его эмпатического мышления состоит именно в том, что его разум не имеет внутренних границ, отделяющих личное от поступающего извне. Поэтому окровавленный осколок зеркала, засунутый в женское влагалище, может привести его к воспоминанию о распродаже фарфоровых кукол в его детстве, а пустая кошачья корзинка может включить фантазию о погребении заживо. Всё, что он пропускал через себя, становилось его собственным опытом, вливаясь в поток безостановочно сменяющих друг друга ассоциаций. На одном из сеансов он однажды сказал, что считает свой образ мыслей гротескным, но небесполезным. «Как стул, сделанный из оленьих рогов».

Стул, сделанный из оленьих рогов, занял свое место среди принадлежащих агенту Грэму экспонатов во Дворце Памяти. Доктор Лектер знает, что в некотором роде Уилла завораживает и даже восхищает упорядоченность этого места, так не похожая на его собственный хаос; сейчас, впрочем, он явственно намерен изо всех сил упираться против того, чтобы его подвели и вновь усадили на этот стул. Его опыт свидетельствует против этой затеи. Но иногда опыту нельзя позволять решать.

Ганнибалу не хочется прибегать к ремням, фиксации и прочим варварским методам. Это не входит в его планы на ночь. Поэтому, пока Уилл все еще занят, он вскрывает одноразовый шприц и надламывает две ампулы, уверенно составив пропорцию на глаз. Когда включается вода, он ждет десять секунд, чтобы дать Грэму умыться, а затем быстро входит в уборную и без предисловий всаживает иглу ему в шею.

- Извините за это количество медикаментов, - когда Уилл пошатывается, доктор Лектер приобнимает и поддерживает его, заодно проверяя, не решил ли тот разжиться бритвой или еще какой-нибудь глупостью. Над раковиной темнеет след от снятого зеркала. – Конечно, такая нагрузка на организм за один раз – не лучший вариант, и я бы хотел сделать все в несколько этапов, но время поджимает. Идемте, Уилл, обопритесь на меня и дышите нормально. Вы здоровы, вам уже полегчало. Скажите, какой цвет сейчас превалирует в комнате?

У него вовсе нет намерения накачать агента Грэма до бессознательного апатичного повиновения – для этого он мог бы просто принести ему лишнюю бутылку. Нет, все что от него требуется – это лишь не зашоренное и готовое слушать и понимать восприятие. И его разум сам волен выбирать любую кухню.

 - Не дальше, чем Господь Бог заходит в своих забавах, - усмехается Ганнибал, сделавшись неприятным, как и всякий раз, когда он делает замечания о религии.

Жаль, что не сложилось с патентом на часы-распятие, даже если теперь это и неважно.

В действительности доктор Лектер в своей основной карьере не делает ничего страшнее отображения реальности, на которую человечество предпочитает закрывать глаза, чтобы спокойнее действовать по схеме дом-работа-социально требуемое воспроизведение себе подобных. Господь однажды придумал газовые камеры, чтобы убивать детей пачками по принципу конвейера. Доктор сейчас всего лишь судит о месте одного отдельно взятого агента Грэма в пищеварительной системе мира. Да, ему интереснее изменить это место, нежели оставить его догнивать, как какого-нибудь излишне впечатлительного члена Балтиморской филармонии, прописавшегося в клинике с анорексией. И коли уж Уилл повторил и подтвердил свой манифест, то в глубине души все это время он знал, что так и будет. Он сам пришел к этому точно так же, как Ганнибал пересек лес, чтобы выйти к его дому вскоре после Рождества.

Он отказывается от ФБР и отказывается от Мейсона. Вопрос в том, куда он пойдет один. 

Синий - неплохой цвет. Он традиционно символизирует прозрение. Усаженный на диван Уилл Грэм по старой привычке прозревает чужой взгляд на вещи в то время, как его собственный плывет по комнате, выскальзывающей за край обзора, как раздавленное желе.

- Знаете, я слышу, как вы это делаете, - закрепив иглу на прежнем месте, доктор Лектер изображает рукой маятникообразное движение. - Звук похож на волновое колебание.

Его ладонь останавливается в воздухе на уровне лица собеседника в том положении, в котором семь с лишним лет назад он положил ее на стекло камеры, чересчур быстро переставшее служить преградой для их разговора. Он бросает якорь и преобразовывает пространство, которое, впрочем, не перестает быть глушью посреди ничего. Оно меняется, скорее, из-за того, в каком они здесь качестве.

- С возвращением, - улыбается Ганнибал. - А сейчас вам нравится быть мной? Как думаете, чего на самом деле боится этот человек, на которого мы смотрим?

Отредактировано Hannibal Lecter (2018-12-03 16:45:55)

Кому не интересно взглянуть на себя со стороны?

В первую встречу курсант Старлинг, выслушав о себе все, что доктор Лектер решил поведать, собрала себя в кулак, вместо рыданий выпятила подбородок как папаша-ночной сторож и заявила, что, мол, проницательность его остра, но он боится направить ее на себя и увидеть всю свою неприглядность. Наивно, но выпад неплохой.

Что ж, вот он смотрит - но, пожалуй, в первую очередь поражен красотой и полнотой полученной рекурсии. Спираль уходит в глубину. Ганнибал Лектер смотрит на Уилла Грэма, который глазами Ганнибала Лектера смотрит на Уилла Грэма, который...

Произносимые фразы, если только не быть их автором, кажутся внутренним концертом сумасшедшего. С поверхности они не относятся ни к чему - только пара собак начинает скулить, перестав узнавать тембр голоса хозяина. Но Ганнибал с легкостью представляет, о чем его отражение говорит и где находится, и это вызывает у него по-настоящему смешанные чувства; даже не так - это вызывает у него настоящие чувства. Чистый восторг и смутный дискомфорт. Восторг от безграничности восприятия, вышедшего далеко за пределы обычного процента использования человеческого мозга. Восторг от собственной улыбки на чужом лице и от замедлившегося пульса, который он не отказывает себе в удовольствии посчитать, прижав пальцы к венам на истощенном запястье. Дискомфорт от того, что другое существо ходит по анфиладам Дворца Памяти, который возведен исключительно его мыслями. В его святая святых, расширенной за годы заключения до грандиозных размеров. Разумеется, Уилл не откроет тех дверей, которых не открыл бы сам доктор Лектер, в этом вся суть; однако он не уверен, что их дружба предполагает такую степень интимности. Для подобного сначала действительно стоило бы съесть хотя бы какую-то его часть.

Ганнибал перестает наклоняться вперед в кресле, придвинутом почти вплотную к дивану, плотно опускает руки на подлокотники, и в его глазах перестают плясать искорки. Он становится задумчивым. Это очень тихий момент.

- Что за новой дверью? - переспрашивает он. - Все что угодно. Будущее. Вы не перестаете удивлять, Уилл: как музыкальный инструмент, дающий больший отклик, чем предполагает настройка. Впрочем, мы оба знаем, почему вы готовы забредать так далеко в чужие леса. Вы вовсе не боитесь себя потерять. Вы боитесь ненароком себя найти. Да и демоны вас никогда не поглощали – на самом деле это вы поглощали их, невзирая на свое «отсутствие аппетита», просто смотрели не с той стороны. И я считаю, что вы должны продолжать поглощать их.

Он переводит взгляд на капельницу. Раствор в ней почти иссяк – как время в клепсидре.

- Что вы отдадите мне взамен на то, что любопытствовали за пределами посвященного вам зала? – спрашивает доктор Лектер мягко. – Может быть, за дверями моего кабинета тоже есть где пройтись?

Отредактировано Hannibal Lecter (2019-01-14 14:26:23)

- Ну что ж.

У Ганнибала Лектера нет ни воображения агента Грэма, ни кристаллической структуры наркотических средств, готовой расширить его сознание до воссоздания чужой реальности во плоти. К счастью, вместо этого у него есть степень по психиатрии и обширные познания в области скульптуры, и Уилл пригласил его так, как в фольклоре приглашают вампиров – четко произнеся слова и широко распахнув дверь. Он готов воспринимать.

Доктор встает, перекрывает иссякшую капельницу и отходит, чтобы разжечь огонь в черном холодном зеве камина. Сухие, наколотые с осени дубовые поленья свалены грудой прямо рядом с закопченной решеткой. По-видимому, решетка не всегда справлялась со своими обязанностями – ближайший к ней край вытертого красного коврика обуглен и до сих пор хранит запах паленой вискозы и собачьих волос. Приятно держать в руках длинные каминные спички из коробки с вульгарной картинкой, как приятно и смотреть, как пламя съеживает и пожирает фотографию Буффало Билла из вложенной между дровами газеты. От вопящей во всю глотку прессы занимается тонкая щепа, и следом за ней желтые языки уже начинают старательно облизывать дерево.

Подойдя к выключателю, Ганнибал гасит верхний свет и топит очертания предметов в зыбкой темноте. Синеватый оттенок прозрения утекает сквозь щели в рамах и растворяется в снегу, оставляя внутри цвет совсем иного, безжалостного толка: отблески огня на коричневом и зеленом бутылочном стекле.

Это Уилл Грэм окончательно выныривает из черного озера и остается на берегу, глядя, как воду, отрезая пути к отступлению, сковывает лед. Дом на берегу превращается в негатив фотоснимка – ни окон, ни дверей. Он долго просил у мира оставить его в покое – и вот он наконец в полном покое, наедине с собой и не в силах ускользнуть от своего же всепроницающего взгляда (доктор Лектер применяет совет Старлинг, но только к тому, кому действительно это требуется).

- Я думаю, Уилл, - голос Ганнибала звучит близко, но из-за пределов поля зрения, - что в ваших владениях мой кабинет – это единственное постоянное место. Оставим реку с радужной форелью в стороне, у нее другое назначение. Мой кабинет единственный располагает дверьми, но я не уверен, что даже они запираются как следует. Ваш разум не терпит ни дверей, ни стен. На сеансах вы говорили, что Потрошитель погружает вас в картины Босха, в Дантов ад, в сюрреалистическую вакханалию – но вот вы забрели ко мне домой, и сколько сюрреализма там оказалось? В действительности Босх – это ваши коридоры без стен, которые вы сами заставляете несочетаемыми между собой предметами. С чем рядом стоит представление о вашем пасынке Вилли? Во что перетекает ваше представление о собственной матери? Согласитесь с данностью: хаос не привносится вам извне, хаос – это вы сами. И в этом нет ровным счетом ничего дурного.

Огонь горит все ярче, и от сквозняка дрожит все сильнее. Ладонь доктора Лектера опирается на спинку дивана недалеко от головы Уилла – он стоит так, чтобы видеть то, же, что и собеседник.

- Проводите меня в старый коридор. Что владело вами в подростковом возрасте? Почему вы решили пойти в полицию, а не по стопам своего отца?

- С тех пор, как не стало ребенка, которым я был - всегда, - Ганнибал произносит это откровенно, но нейтрально - по заветам Йейтса, он ступает легко, чтобы не нанести земли своего опыта в чужие грезы. - От людей и явлений, которые предположительно нас формируют, мы зачастую берем лишь то, что сами считаем для себя пригодным.

Роберт Лектер в богемной мастерской дал ему первый урок рисования, олицетворяя собой свободу Франции. Леди Мурасаки научила его каллиграфии, созерцанию красоты и тому, как спокойно и хорошо видеть кишки быдла с грязным ртом на стальном лезвии. Она подарила ему изолированный в своих воззрениях на достоинство и милосердие Восток. Доктор Дюма попросил его составить анатомический атлас, смертник в Бастилии открыл весь интерес игры в человеческий разум. Италия, дом матери, в отличие от запертой на замок родины отца, осталась нетронутой черной коростой и напоминала о связи с невинным в своем средневековом цинизме прошлом.

Всё это дало фреске краски, но не это определило ее композицию и сюжет. Уилл Грэм, наоборот, решился сделать прыжок и поплыть против течения, избрав композицию, но все ее краски перемешаны в речной воде.

В давних беседах Уилл всегда очень неохотно говорил о детстве и юности, однажды метко назвав это «ленивой психиатрией». Ну так вот, в условиях морозной ночи в сельской местности, когда собеседник накачан набором чуть помягче тюремных сывороток правды, нет ничего лучше ленивой психиатрии. Даже если она не ставит всё по местам сама, она заставляет мозг заниматься этим, каталогизируя запыленные полки в алфавитном порядке.

Доктор Лектер не раз являлся наблюдателем, а иногда и участником так называемого разгула монстров в чаще – картин, которые Уилл покладисто отодвигает в сторону, чтобы показать ему то, что он попросил. А вот то самое тривиальное «частное» - гораздо более редкое зрелище.

- Вы хотели доказать, но про себя знали, что можете гораздо больше, - уточняет он. Это сужение потока всё выше и ближе к истоку. – Но почему правоохранительные органы? Вы кинули монетку? В выпускном классе к вам в школу приехал рекрутер из Академии, и вам понравилось, как он говорил? Или в моторно-кочевой жизни произошло что-то, что обратило ваш взгляд именно в эту сторону? Скажите, ведь вы уже в отрочестве видели то, чего не могли видеть другие? Так что именно вы увидели?

Доктор Лектер смотрит на темный циферблат - к сожалению, он должен следить за временем. Мертворожденное в заключении и лишь дисциплиной ума продолжающее встраивать в себя даты из газет, на свободе оно летит, поглощая ненасытной утробой драгоценные секунды. Откровения наощупь пробирающегося к себе в потемках Уилла Грэма делают время обманчиво вязким, словно они вступили на нейтральную территорию, но это правдиво только для одного из них.

Им еще многое надо успеть до рассвета. Но волшебная пора детства не терпит торопливости.

Ганнибал видит в исхудалом заросшем лице собеседника этого ребенка, как минутами ранее видел там же себя самого. Ребенок не боится взрослого - это взрослый боится ребенка, и утверждение одинаково справедливо и для Грэма-старшего, и для Грэма-младшего. Уилл боится, что это не он определил свой дар, а дар определил его. Он так не хочет вспоминать какие-либо подробности потому, что это лишает его контроля над тем немногим, что было в его жизни обыкновенным: неполная семья, частые переезды по работе отца, каждый раз новая школа. Не слишком счастливое, но тривиальное детство, вырастившее замкнутого угрюмого человека, способного адаптироваться к любому типу мышления так же, как к новому городу. И можно считать, что только стресс полевой работы вкупе с чужим пагубным воздействием в результате привел к тому, к чему привел.

Для человека без границ у Уилла довольно неплохой механизм защиты - если можно назвать механизмом заржавелые подростковые замки на допотопных цепях.

- Разве не имеете? - переспрашивает Ганнибал. - Довольно странно было решать подобную проблему переездом. Я полагаю, он никогда не пытался показать вас специалисту, не так ли? В противном случае всё было бы куда прозаичнее, и нам бы не пришлось погружаться для этого разговора в такие дебри. Он не поверил ни единому вашему слову. Счел, что вы таким образом пытаетесь привлечь к себе внимание. Но, тем не менее, вы говорили об убийствах, а это не то, что можно счесть невинным спектаклем. Вам повезло избежать тупых психиатрических тестов-открывашек и унылых учреждений: вы просто переехали раз, потом переехали другой... Как думаете, ваш отец защищал вас?

Тем же способом, которым вы защищаете себя до сих пор.

- Вы уехали, а ваш призрак из плоти крови остался наслаждаться холодным пивом на диване перед телевизором. Что с ним стало? Он был осужден, или нет?

- А насколько вы далеки от исходной позиции сейчас? - Ганнибал кивает на невидимое в пламени камина изображение. - На ваш взгляд, эти воспоминания меняют что-то помимо того, что ваше призвание всегда ждало вас во всех уродливых домах? И кроме того, что папа возил вас по стране как передвижной цирк одного животного?

Он интересуется не как у эмоционального вовлеченного лица, а словно спрашивая мнение коллеги-психиатра, разве что с меньшим внутренним пренебрежением ко всем "коллегам". Ему нравится, что даже сейчас Уилл способен мыслить в нескольких плоскостях одновременно, и поддерживает красную нить беседы, не отрываясь от потрескивающего проектора с детской пленкой. Как один уровень, открываясь, сливается и выстраивает остальные? Как выглядит мозаика с достроенного ракурса, и докатываются ли изменения до этого символа современного самоощущения - провонявшего пивом дивана?

Чертовски трансцедентальные вопросы для зимней ночи не в тюрьме за стеклом. Доктор Лектер, честно говоря, с удовольствием посвятил бы его чему-нибудь более вещественному, но что поделать? Друзья есть друзья, а убираться в голове у агента Грэма гораздо хлопотнее, чем создавать черные дыры в скучных обывательских мозгах, которые, видит Гиппократ, гораздо больше пользы приносят на блюде с лимонным соком.

- Я не обеспокою вас слишком сильно, если еще раз похозяйничаю на вашей кухне? - выпрямившись и убрав руку с вытертой спинки, доктор запросто меняет тему, не мешая при этом вскрывшимся воспоминаниям устраиваться и располагаться. - С утра во рту маковой росинки не было. Готовлю и на вас на случай, если у вас решит проснуться аппетит, - добавляет он иронично.

Он уже знает, что на кухне Уилла сложно добыть что-то изысканнее собачьего корма, но также он удостоверился, что агент Грэм не изменяет яичнице с беконом ни в "завтрак на ужин", ни в "ужин на завтрак". Время сейчас указывает на промежуточную стадию между этими двумя понятиями - стало быть, блюдо будет вполне уместно.

Ганнибал оставляет Уилла наедине со своими новыми старыми призраками и пару раз перемывает сковороду прежде, чем разбить в нее яйца и выложить полоски мяса. Как ни странно, ножи заточены очень прилично, и в общей убогости обстановки это внушает теплое чувство. Сталь приятно тяжелит ладонь. Включив газ и выглянув обратно в комнату, доктор Лектер убеждается, что темная, заваленная книгами рухлядь в коридоре - и впрямь пианино. Надо же.

- Если вы хотите порекомендовать для себя какой-то альтернативный способ воздействия, то я с удовольствием послушаю ваш совет, - доброжелательно говорит он, прислушиваясь к тому, как шепот огня перекликается со шкворчанием нехитрой трапезы. - Последний вопрос по истории, Уилл. Как умер ваш отец?