Первым, конечно же, позвонил дед. То есть, его звали Николай Михайлович и Витя об этом знал, видел того пару раз с Плисецким и даже был знаком в лицо и за крепким рукопожатием, но Юра как-то заладил: дед, дед, оно и прижилось. Больше они общались по телефону - порой, еще совсем мелкого, приходилось Юру оставлять у себя (когда появился Маккачин, тот даже напрашивался сам, а отказать этой бойкой упрашивающей мелочи смогла бы только Барановская) и рапортовать об этом  поэтому этот раз исключением не стал. Витя только удивился и глянул на часы: десять, почти одиннадцать вечера, дело молодое, конечно, но обычно Юра отличался нелюбовью к ночным шатаниям: сколько раз они все, он, Гоша и Мила, уговаривали его "зависнуть" с ними? И ведь Витя готов был под свою ответственность, и даже нагоняй его на утро не страшил, но...
В общем, поздний звонок означал, что Плисецкому опять вожжа под задницу попала и ждать им всем беды. Так и случилось: сперва дед сказал, что Юра пропал. Мол, вышел и не вернулся. На звонки отвечал с неохотой и говорил, что все нормально, но домой возвращаться отказался наотрез. В этот момент Витя почти физически ощутил, как несмотря на стойкую дорогую краску, волосы у него неуклонно и необратимо седеют. Потом оказалось, что Юра отписал: только вот лучше не стало, писал этот малолетний нервотрепатель (а у деда с сердцем уже были не лады, и ведь знал же, но этот глупый юношеский максимализм или просто дебильные Юрины тараканы...) из поезда. "Москва - Санкт Петербург". И звонил Николай Михайлович убедиться, что Витя в очередной раз возьмет на себя такую ответственность и приютит потеряшку. Сначала найдет, а потом...
А потом жестоко отлупит и посадит на ближайший поезд. Или самолет. Из страны. Вот к Отабеку - сдружились же, Вите-то за что? Или на другой континент. Недавно в новостях писали, что собираются Марс осваивать - вот, Юрий Плисецкий, идеальный вариант. Любая зараза сдохнет от его речи. Ни одна не притронется.
Ох, Господи.
Ладно, Витя, говорил он сам себе, соберись. Ты же звезда мирового уровня - нет, не то. Ты же знаешь его уже лет пять, если не больше. Он же у тебя на глазах рос и козлил. Обмусоливать, а как же так, а что же, смысла не было - Плисецкому было уже семнадцать, добраться он вполне мог сам. Такси, если что, можно оплатить уже на месте прибытия. Ладно. Но почему? Что могло произойти? Витя был здесь - никуда не уезжал, прилежно ходил на тренировки, маникюр, массаж - об этом знала только Мила, потому что они встретились случайно и ему пришлось взять ее с собой, но она пообещала не сдавать. Переписывался с Юри, смотрел прокаты, дразнил Криса в личном чате и так и проходил день. Никуда не уезжал и... Витя машинально покрутил кольцо, задумавшись, а потом уставился на него. Снова вспомнил - прокаты, Юри, ну да, точно. Ох, Боже.
Ладно, проблема была найдена.
Точнее, проблема настойчиво звонила в дверь и, он был уверен, хмуро сопела. Когда Витя открыл дверь, больше всего восходящая звезда российского спорта, медалист юниорки, человек, побивший его рекорд, юное мрачное солнце катка Юрий Плисецкий больше всего напоминал обиженного мопса.
Хотелось умилиться и потрогать щеки, но взгляд у мопса был волчий и постоянно куда-то косил. Витя со вздохом опустил руки и закрыл за ним дверь.
- И тебе добрый вечер, Юра, - начал он, параллельно пытаясь сообразить, что же - действительно - теперь? - Знаешь, обычно воспитанные люди при встрече здороваются. Особенно, когда приезжают неожиданно и заставляют этим волноваться всех остальных, как всегда, не думая о последствиях.
Руки уже сами собой распутывали шарф и пытались вытряхнуть Юру из куртки. Юра сопротивлялся, но возраст давал Вите не только повод для смешков, но и преимущество.
- Чаю? Кофе? - хотелось ляпнуть про танцы, но Витя здраво решил, что ситуация и так... экстраординарная. С Плисецкого сталось бы взорваться прямо в прихожей. - Но только сначала вымой руки. И потом поговорим. Где ванная, ты знаешь.

Отредактировано Viktor Nikiforov (2018-11-17 18:35:42)

Наблюдать за Юрой всегда было интересно: милый и почти ангельский, когда стоял молча и прямо, он превращался в неуправляемый яростный тайфун, когда двигался и открывал рот. Вот и сейчас - из куртки выпутался сам, сам же и бросил на пол, Витя только брови поднял, но промолчал. Сам огрызнулся, сам понял свою ошибку, сам полез звонить деду - ну, хоть с дедом общался здраво, хотя и не совсем уважительно, засранец. Руки чесались дать подзатыльник, но вот проблема: вымахал Юра ростом с него (это добавляло лишнего напряжения на катке, потому что нужно было приноравливаться и чуть ли не заново учиться прыгать, Витя помнил собственные мучения и, порой, чуть ли не срывы на грани истерики; Юра проходил это проще - просто взрывался ором или молча катал до крови, пока его насильно не выпирали домой).
Теперь Юра, вроде как, был взрослым, ответственным и мог дать сдачи.
Судя по всему, из этого списка Плисецкий вырос только до последнего.
Витя вздохнул и в очередной раз спросил себя: за что? За что из всех людей вокруг, даже с милым, славным, куда более уравновешенным Юри поблизости, его угораздило споткнуться именно о самого неподходящего? А ведь сколько девушек было. Вот едва ли Плисецкий умеет готовить, верно? Уборка вызывает в нем дикий протест. Даже по магазинам с ним нормально не сходить - полчаса максимум, потом начинается бурчание и недовольство.
Вечно недовольный, вредный, упрямый, сильный, самый замечательный...
Хотелось побиться головой о стену. Юра бросил, как приказал: кофе. Хотелось возмутиться, он тут что, официант, но потом вспомнилось, что сам и предложил. Надеяться на уважение и вежливость? Как будто он забыл, кто ворвался в его квартиру.
И кстати: зачем? То есть, какие-то догадки у Вити были, но слишком он далеко отошел от своих около-восемнадцати, чтобы понимать, что же творится в бестолковой светловолосой голове и что там надо искать за злыми взглядами. Да и вообще, вот он так себя не вел. Виктор Никифоров всегда был послушным, вежливым и примерным мальчиком. Ну, кроме тех случаев с... Хм, еще и Фельцман тогда кричал, да... А вот то... Нет, об этом лучше было не вспоминать. И как напился за день перед прокатом тоже.
Ох. Ладно. Кофе.
- Зарядка в комнате, - сказал он, когда Плисецкий все-таки вернулся из ванной, и поставил перед ним чашку. Своим вкусом Витя гордился: утонченные чашки и тарелки, про бокалы и говорить было нечего (но им уделил больше всего внимания, потому что использовались они часто), да и вообще: было в этом что-то успокаивающее, превращать свою квартиру в произведение искусства. Но чашку Юре он дал самую обычную, с глупым рисунком котов. Говорить, что держал ее специально для него (и не очень аккуратных гостей) Витя благоразумно не стал. С Плисецкого сталось бы чисто из упрямства доказать, что все он аккуратный и плакал бы его набор. нет уж.
- Потом возьмешь сам. Пей.
А сам вздохнул и уселся напротив. Сложил ладони - чисто случайно вышло так, что кольца видно не было. Или не случайно? Да и, наверное, уже можно было снять? Он как-то и не подумал спросить у Юри. Тот выиграл, получил свое законное первое место, и Витя был счастлив за него. Сработали дурацкие талисманы или нет, Юри был золотом, заслуживающим "золото", а все остальное было неважно. Не хотелось отвлекать его от празднования. Наверное, нужно было поехать и поддержать, но слишком много причин оставили его здесь, в Питере.
Одна из них сидела напротив и смотрела на чашку так, словно она была его злейшим врагом. При виде Витиного лица, кажется, ничего в этом взгляде не поменялось. Витя вздохнул.
- Ну, Юрочка, и что же тебя привело в мою скромную квартиру в такой поздний час? Ты здорово заставил всех поволноваться.
Витя знал, что квартиру его скромной назвать нельзя было - и Плисецкого это обязательно взбесит. Как и "Юрочка", смешное детское обращение. Но Юру бесило очень многое и он как-то забыл, видимо, что Витя тоже человек и тоже умеет раздражаться.
И не собирался делать это в одиночку.

С Юрой было сложно: постоянно приходилось напоминать себе, что все его оскорбления и недовольства нужно было переворачивать на 180 градусов, там, где обычный человек сказал бы "сегодня хорошая погода", Юра обязательно выдал бы что-то в духе "ну заебись, поперлись быстрее". Вот и сейчас, его некрасивый выпад в сторону чашки "уродская" означал "мне нравятся коты, прикольно, что ты мне ее дал, всяко лучше, чем твои милипиздрические". Витя не знал, чего тут больше было замешано - Юркиного еще подросткового противоречия или нежелания открываться, показывать мягкую сторону, которая, безусловно, у него была, - но приходилось уживаться и надеяться, что когда-то все-таки он перерастет. Или поймет, что закрытые наглухо стены - не лучшая защита, и рано или поздно...
Хотя, конечно, не Вите было об этом говорить.
Поэтому он просто вздохнул и поборол желание потереть лицо руками и так и остаться до конца ночи или пока Юра не уедет домой. Или на всю жизнь. Он был взрослее, он был ответственнее, он должен быть понимающее и принимающее, чем мелкий, неразумный и полный противоречий Плисецкий. Витя должен был вытянуть из него проблему и посмотреть ей в лицо.
Лицо у Юры было такое же сложное, как и он сам. Живое, говорящее, чтобы там не говорили журналисты про "ледяного тигра", Юра был всем, кроме льда, на котором выплясывал - Витя помнил "Madness", цирк просто, а не номер. Восхищался, конечно. Юрой было трудно не восхищаться, пока он не открывал рот.
Вот и сейчас - вопрос поставил Витю не то что в тупик, а просто выкинул на мгновение за пределы его питерской квартиры куда-то совсем далеко. Думал ли он покончить с собой? Что за дикий, неожиданный вопрос? Что это значило? Плисецкий приехал за этим? За этим сорвался и заставил волноваться всех, кому он дорог? Он... думает о самоубийстве и поэтому приехал... просить помощи, даже сам того не осознавая? Ему так плохо? Почему он никогда не говорил? Хотя, это же Юра, кому он что скажет... Но самоубийство? Да, подростковый возраст... тяжелый, но... Он ожидал такого вопроса от кого угодно - да даже от Юри, на которого находила, порой, хандра, но Витя знал, что это несерьезно, - но от Плисецкого? Который рвал и метал всех, кто вставал на его пути? Который не жил - пылал буквально? А эти его пляски на льду с Алтыном? Да, на последнем Гран-При он уступил Юри, но никогда раньше такие мелочи, как проигрыш, не ломали его волю. Витя знал это, как никто другой. Витя сыграл на этом, когда тогда, далеких почти три года назад злой Плисецкий поперся за ним в Японию, мелкий полудурок. Проигрыши заставляли его работать еще усерднее. Выкладываться на полную. Самоубийство?.. Думал ли он сам?..
Витя сам не заметил, как сжал руки настолько сильно, что даже не сразу увидел, как что-то проехалось по столу. Скосил взгляд - оказалось, телефон. С жутким леопардовым чехлом. Посмотрел на Плисецкого - тот сидел с самым невинно-мрачным выражением лица, как ни в чем ни бывало.
- Юрочка, - Витя почувствовал, как закипает в груди злость, замешанная с беспокойством и всем тем, чему он не хотел давать название вслух, потому что это было неправильно и ненужно, - я тебе сейчас его знаешь куда засуну? Что за хрень? Ты приезжаешь посреди ночи, никому и слова не сказав, влетаешь в мою квартиру, а потом спрашиваешь про самоубийство? Юра, - и да, конечно же, разве он мог долго на него сердиться Хоть когда-нибудь? Даже заслуженно? Витя вздохнул и сдался. - Юра, что случилось? Из-за чего ты переживаешь? Слушай, что бы там ни было, мы справимся, поверь! У тебя есть дедушка, друзья, вся наша команда, и мы все с тобой. И ты нам очень дорог.
Он дотянулся до Юриной ладони, погладил. Взял бы руки в свои, да только Плисецкий так вцепился в чашку, словно от этого зависела его жизнь, и смотрел исподлобья. Ну точно дикий кот. И на все ласки и уговоры всегда поддавался с трудом и неохотой.

Отредактировано Viktor Nikiforov (2018-12-23 21:26:12)

Шутить про УК в их ситуации было почти привычным (хотя, если быть ответственным гражданином и хорошим человеком и быть честным с самим собой, то все равно порой царапало, хотя Витя верил в них, наверное, за обоих), но Витя все равно тяжело вздохнул и только было потянулся убрать руку, как Юра выпутался сам. Вот только что он смеялся, а теперь смотрел настороженно, как дикий опасный зверь, и от этого становилось тоскливо. Не смотрят так свободные звери - только загнанные в угол. Скованные страхом. Чего же Юра мог так бояться, что решился на такие разговоры? Самоубийство. Бред какой. Во времена своей молодости у него тоже бывали мысли, но тогда он просто капризничал и хотел заставить страдать хоть кого-то, кроме себя - друзей, девушек, родителей, и чтобы все вспоминали: Ах, Виктор Никифоров, юная звезда, какой талант, как жаль, что так рано!
Про Юру бы тоже так говорили. Просто на каждом сайте, в каждом комментарии.
Его даже передернуло и мороз по коже прошел. Телефон он сжал до скрипа пластмассового чехла.
Но потом Юра все равно как-то... расслабился. Отпил кофе. Витя смотрел во все глаза, стараясь не пропустить момент, когда сердце или интуиция подскажет, что вот, вот в чем дело! Не переживает он, как же, балбес мелкий, а сам чуть ли не храбрости перед прыжком с парашютом собирается. Любил Юра такое - огрызаться и отрицать, а потом молча делать наоборот. Или не молча. И Витя его такого и любил - взбалмошного немного, эмоционального чересчур порой, но на льду собранного и уверенного, с этим его непростым сложным характером, за которым, словно в трещины, просвечивало настоящее золото. Главное золото в его жизни.
Это было ужасно сопливо и романтично, но ничего Витя с собой поделать не мог, хотя и пытался поначалу. Потом махнул рукой - пройдет. Спать с Юрой не хотелось - а вот быть рядом, убирать волосы с лица, ну, может, целовать изредка - да. Но куда ему.
Чувство было светлым, но несчастным. Такое с ним только в школе случалось, когда все казалось раз и навсегда. Смешно даже.
Ну, не очень, на самом деле, но Витя смирился. Когда-то ведь точно пройдет. Жить не мешало, только порой... Да не мешало.
Он так засмотрелся и зарылся в свои переживания, что даже чуть не пропустил самый важный вопрос. Сердце екнуло - вот оно.
И вправду. Он и Юри? Назначили ли они день?
- День че... - растеряно начал было он, а потом чуть не стукнул себя в лоб, но поберегся. Стало вдруг разом легко - вот она, причина!, но и сложно одновременно - причина была серьезной и просто так ее было не решить. То есть... То есть, нет, причину он не понял. Значит, Юру огорчило... что?
- Ты про это? - Витя отложил телефон и пошевелил пальцами перед лицом, а потом коротко засмеялся, откидывая челку со лба. - Так это же талисманы, Юрочка. Золотые кольца, золотые медали. Помнишь, мы же объясняли вам с Отабеком!
Вот если бы Юра - вдруг! - оказался влюблен в Алтына, чтобы он сделал? Прошло бы это все быстрее? Мысль царапнула едва ли не больше, чем мысль о самоубийстве, но не зло, а больше грустно. Смиряться Витя, несмотря ни на что, умел плохо. Жизнь учила через очень жестокие, порой, уроки.
- Подозреваю, теперь, когда Юри выиграл, надобность в них отпадет... - он задумчиво посмотрел на кольцо, повертел на пальце - сидело привычно уже, что было и хорошо (не мешало) и плохо (это же сколько Юри шел к цели, а ведь он был его тренером и вдохновителем...). - Я даже забыл спросить, снял ли он свое. Помнит, конечно, но... И, безусловно, я очень рад за Юри. Ты, я думаю, в глубине души тоже, пускай он тебя и обошел. Разница была небольшой, это все видели.
Может, он из-за этого был подавлен? Юра всегда тяжело переносил проигрыши, но в последнее время в этом он вырос. Стал сильнее. Золото блестело все ярче.
- В следующий раз сможешь лучше, - Витя дотянулся и тронул его подбородок, вынуждая поднять глаза, но руку не убрал. Хоть чуточку приятного. - Это всего лишь еще один чемпионат. И серебро - достойная награда. Ты не должен думать, что это конец света.

Отредактировано Viktor Nikiforov (2019-02-19 17:39:54)

Юра выругался и так умилительно покраснел, что Витя даже не удержался и чуть погладил подбородок большим пальцем. Колючий, как и сам Плисецкий (да, Витя был настолько поэтичным), лишнее напоминание, что Юра уже не ребенок. Лишнее, потому что у них установились и так достаточно запутанные отношения, чтобы этим еще усугублять. Скрывать чувства и эмоции Витя не умел - тем и брал на льду, кроме блестящей техники и проникающими в саму душу свободными программами, конечно, - поэтому опасался, что Юра успел и заметить, и понять. Мила уже поняла - не глупая, хотя девушки вообще к такому чувствительнее. Кто кому нравится, кто с кем гуляет, а кто...
А кто он, Виктор Никифоров, старый и грустный изв...
Нет, такие мысли не несли ничего, кроме грусти и самоедства, а еще желания сделать какую-то гадость: то ли выпить и сигарету выкурить, то ли накрыться теплым ангорским пледом на диване и жалеть себя, то ли бросить все, уехать к Крису или Юри и, да, снова жалеть себя. Дурацкие мысли, которые он тут же затолкал подальше. Витя предпочитал думать о хорошем и смотреть вперед с высоко поднятой головой. Он был чемпионом мира не только потому, что красиво катался на льду и строил из себя "грустного принца" или "отвергнутого влюбленного", но и потому, что без оптимизма и жесткого самоконтроля он не выбился бы даже в десятку лучших.
В это время "лишнее напоминание" дернулось назад, сверкнуло зелеными глазищами и жестко ответило, что свадьбы Вите придется ждать долго. Потому что, мол, Юрий Плисецкий, восходящая звезда, собирается надрать им задницы. Сказал Юра, конечно, иначе, но главный посыл был понятен. Витя усмехнулся, вернул руку обратно и снова задумчиво покрутил кольцо.
Странно, почему они с Юри не поговорили об этом? Вся эта игра на публику в "угадайте, спим мы вместе или нет", все эти двусмысленности - это было и весело, и грустно, а иногда и опасно (у них обоих находились достаточно сумасшедшие фанаты, чтобы слать угрозы и проклятия; находились и те, кто строчил о них истории разного качества и содержания - ладно, преимущественно плохое порно), но вот что делать после они как-то не обсудили. Возможно, подумал он с запоздалым стыдом, в победу Юри они оба верили недостаточно сильно. Или, тут же утешила его другая мысль, они просто предпочитали жить настоящим и разбираться с проблемами по мере поступления. Точно. Так думать было куда приятнее.
- Конечно, Юрочка, - немного рассеяно ответил Витя, поднял на него взгляд - ну, точно тигр перед прыжком, ох уж эти "феи" и "принцы", которых они играли на льду. - Только я все еще пятикратный чемпион и у меня отличная программа. Я серьезный противник и все еще недостаточно стар, чтобы так часто шутить на эту тему!
Ладно, подкалывал его даже Крис, хотя был младше на неполных три года.
Теперь, когда вся ситуация прояснилась, Плисецкий не собирался заканчивать жизнь самоубийством, а растревоженные нервы окружающих (как и преждевременная седина Вити) остались позади, взгляд то и дело сползал на кольцо. Звонить сейчас Юри? Будет странно. Да и... Как начать разговор? При Юре? Эти двое вроде бы если не сдружились, то более-менее наладили отношения (Юра хотя бы больше не запирал Юри в туалете, Витя так смеялся, когда услышал от Кацуки, а потом ужасался, а потом снова хохотал), но... нет, это надо обсудить наедине. И не по телефону.
Витя вздохнул и ткнулся лицом в сложенные ладони, потом отнял, посмотрел на настенные часы - пол двенадцатого ночи. Вроде и поздно, но спать не хотелось совсем. И не в Юре даже толком было дело, а в этих его вопросах и ответах - слишком много мыслей теперь крутилось в голове, слишком много эмоций, странных и непонятных, чтобы вот так просто заснуть.
И какого черта он сделал этому мелкому засранцу кофе?!
- Да, папочка из меня так себе, - пробормотал он себе под нос. - Спать ты сейчас тоже не ляжешь. Что делать будем, Юрочка?
И ведь домой не отправишь.

На вполне невинный вопрос (пускай даже и с двойным дном, потому как, что делать - и с ним, и с жизнью, и со всем вот этим вот внутри, Витя действительно не знал) Юра взорвался. Неожиданно, говорил себе Витя, но в глубине души знал себя и отчасти кривил: не совсем. Вернее, ему хотелось, чтобы это была ожидаемая реакция, хотя и понимал, что за такое бьют в лицо не только юные и слишком эмоциональные гении спорта. Это была манипуляция, чисто и как по учебнику, но сработать она могла только в двух случаях: если Юра не любил, когда перед ним увиливают, или если Юре было не все равно.
По всем правилам, по всем признакам, из-за всего, что Витя о нем знал, выходило первое. А хотелось второго. Получить он это не мог, но и оставить надежду (глупую, конечно, и дурную, но надежду, вроде как, не выбирают) тоже. Получалось черт знает что, и разговор у них был дурацкий: начиная с внезапного самоубийства (мелкий придурок) и заканчивая этими кольцами, вот дались же они ему...
Юре, с его обостренным чувством справедливости, наверное, казалось, будто притворяться - говно. Херня. И еще сотни слов из богатого лексикона дворового пацана, которым тот и был. Будто эти кольца отслужили свое и теперь-то можно от них избавиться. Юри получил золото, спектакль можно заканчивать, зрители ждут, когда упадет занавес - ну, или зазвенят счастливо церковные колокола (он, честно сказать, не знал, как происходит свадьба в Японии, но раз и кольцами они обменивались у православного храма... хотя их, верно, никто не понял бы).
Юра думал, что это так просто - взять и снять. Будто за этим не стояла пускай и спонтанная, наспех слепленная идея (виноват в этом был Юри, но, конечно, кто ж знал, что он так превратно понимал эти традиции; Витя все еще не был уверен, специально ли Кацуки так сделал или полусознательно; чего на самом деле хотел, не свадьбы же? Мотивация мотивацией, но... Впрочем, уже неважно). Идея, от которой теперь, так или иначе, а зависела их репутация - конечно, мало кому есть дело до каких-то там мировых фигуристов, кто вообще смотрит спорт, кроме особо увлеченных? Но они сумели привлечь внимание, они сумели удерживать на себе сотни тысяч камер и подогревать публику мелкими незначительными вбросами типа совместных прогулок или, вот, прилетом Юри в Россию. Сотни их. Просто снять кольцо уже не получится. Им придется выстраивать целую линию, а прежде всего - подождать немного.
А может, подумал он, с какой-то тоской наблюдая за гневными Юриными чертами, может, ну это все. Может, снять кольцо это действительно так просто. Забыть в какой-то дальней шкатулке, потерять, сдать или отправить Юри - на свои же деньги покупал, спонтанный планировщик такой.
Наклониться над столом, дернуть за подбородок - и будь, что будет. Ну, наорет. Двинет кулаком. Может, даже пару раз, будет больно, конечно, но едва ли смертельно...
А, подумалось следом, испугается - себя или его, Витю, не важно. Вскочит, убежит в ночь - и что, бросаться искать его по улицам Питера? Зимой?
Нет, одернул он себя, нет. Кольцо - рано и непросто. Кольцо, Юрочка, гарант, что пока у меня все хорошо. Есть, за что цепляться.
Кто я буду без кольца-то, Юрочка? Старый, грустный и никому толком не нужный. И тебе особенно, звезда ты восходящая.
Юра молчал и смотрел на него, словно искал что-то, а Витя даже и не знал, что на лице написано. Да и бросил разбираться. Поймет что - ну, пускай, да только Юре с его философией было до всех этих тонкостей и сложных чувств как с колокольни. Не поймет.
Вите бы самому себя понять.
- Ну, не выгонять же тебя на мороз, - невесело усмехнулся он, в последний раз провел ладонями по лицу и встал. Юра на него не смотрел - это было привычно. Правильно, наверное, но, честно говоря, в жопу все правильное. Вите вдруг захотелось напиться - или завалиться на диван в одиночестве и смотреть какую-то бессмысленную ерунду, а потом заснуть и чтобы было утро. Без всех сложных вопросов и сложных Юр.
Идиотское кольцо.
- Денег на билет, я так понимаю, тебе тоже дать.
Он прошел в комнату и открыл шкаф - бездумно посмотрел на аккуратные стопки белья и полотенец (приходила домохозяйка, все, как положено у богатых фигуристов с мировым именем), вытащил то, что хотя бы не было безликой белой расцветки. Вроде, даже с щенками. Вручил Юре и неловко пошутил:
- На диван ляжешь или боишься спать один?
Иногда Вите хотелось дать себе в лицо самому.

Улыбка сползла, стоило расслышать Юркины слова, и назад наклеиваться не хотела, хотя у Вити опыт был просто колоссальный, почти полжизни перед камерами это не просто выступить с речью на каком-то студенческом мероприятии. Это был стиль жизни. Он улыбался, когда говорил об окончании карьеры, улыбался, когда возвращался обратно и только плечом поводил - да, было, случалось, говорил, а теперь вернулся. А что?
С Юрой не получалось. Искренний до последней своей белой волосинки на голове, он требовал искренности от других, смотрел с вызовом и всем своим видом заявлял: или ты свой, или ты чужой. Или правда, или пошел нахер. До какого-то момента Вите удавалось балансировать. Нет, он не считал себя лжецом, но жизнь и большой спорт (и не просто даже какой-то на уровне государственном - нет, мировой, он был звездой мирового уровня, на него равнялись даже в той же Японии) приучили его всегда увиливать. Юра, наверное, не согласился бы, сказал бы что-то вроде: "да ты всегда был таким, мудила", но дело было в том, что до катания у Вити не было никаких причин скрываться. У него было все: и чего он хотел, и о чем только успевал подумать, и всякие уловки и манипуляции были попросту не нужны. Родители его любили и баловали, а когда раскрылся его талант, так и вовсе возвели на пьедестал. Во многом - нет, почти во всем - он был обязан им.
Но спорт был совсем другим. Витя любил эту жесткость, любил гудение в мышцах и прыжки на последнем дыхании, потому что именно тогда чувствовал, что может все на свете. Что он действительно лучший - не только на словах, но и на деле. Он быстро просек, что нужно остальным: и трибунам, и судьям. Простой техникой можно занять призовое место, но победить - никогда. Они хотели эмоций. Они хотели страдающего тонкого принца на льду, они его получили. Они хотели следить за его личной жизнью с придыханием и восторгом, хотели падать в обморок от его неотразимости и привлекательности - что же, этого тоже было в избытке. Витя давал им то, чего от него требовали, и сам получал внимание и славу. Признание. Остальные могли сколько угодно стирать ноги в кровь, рваться вперед, падать и снова вставать - у него уже было это все. И, что же, да, для этого приходилось удерживать золотую середину между правдой и ложью. Понравиться всем невозможно, это правда, но Витя ухитрялся, как мог. Те, кто его недолюбливал, просто завидовал и все равно любил. Он никого не оставлял равнодушным.
Видимо, с Юрой он немного перестарался.
Он так и остался стоять с этим глупым постельным бельем в руках, смотрел вслед мелькнувшему затылку (боже, они ведь даже были теперь почти одного роста, и волосы у Юры стали короче, но их все так же хотелось гладить и перебирать прядка за прядкой), переваривал только что услышанное и думал, что где-то очевидно что-то сделал не так. Тогда, когда пообещал упорному пацану, что будет его тренировать, а потом не сдержал? Но это ведь просто слова, которые говорят всем детям. Только, подумалось с грустным смешком, ни один из этих детей не срывается следом в чужую страну с обидой и гневом в глазах. Что стал тренером другого? Жаль, что Юра так и не понял, что это для его же блага. Витя был мотивацией Юри, а Витино отсутствие - для Юры. Эта беготня с кольцами? Но ведь это совсем не то... Ох, Юра.
Юре было плохо, а он стоял и занимался рефлексией и самобичеванием. Замечательно. Пришлось с силой провести ладонями по лицу, собраться, взять себя в руки, в конце концов, ему уже тридцать, назад пути нет, только взрослая жизнь и взрослая ответственность. И взрослое, совсем не веселое, одиночество, но это он оставит на другой вечер. Сейчас была проблема поважнее. Проблеме явно было плохо, и сердце сжималось от беспокойства - что, скорую вызывать? Они-то приедут, но что он скажет Юркиному деду? Сердце-то не вечное, и уж этому засранцу стоило помнить, что...
И снова он обвинял Юру. Когда надо было бы себя.
- Аспирин? - Витя дернул бровью. - Тебя же тошнило только что, разве... 
А то не очевидно, придурок, сказал внутренний голос, подозрительно похожий на Юрин.
- Я сделаю чай и поищу, ладно? - он примирительно поднял ладони вверх. Юра стоял несчастный, бледный, но зыркал все равно недовольно и воинственно. Никогда не признавал своей неправоты, а если и косячил, то бурчал недовольно, но не сдавался. Простыл. Идиот мелкий. - И постелю сейчас. Возьми в шкафу полотенце, прими горячий душ, ладно? Только недолго, иначе придется силой вытаскивать, а это... В общем, не перестарайся. Я посмотрю, что еще можно сделать, горе луковое.
Витя неловко улыбнулся и тут же скрылся в комнате. Только когда руки привычно заткнули уголки простыни, он понял, что застилает кровать. Свою собственную. Но класть больного (и бестолкового) Юру на диван было кощунственно. Черт с этим. Одна ночь погоды его спине не сделает.
На кухне нашелся аспирин - им повезло, еще немного, и он был бы просроченный, - и даже лимон к чаю, хотя тоже немного пожухлый. Все было не так, все валилось с рук, и под шум воды в ванной Витя стоял и бездумно смотрел на упаковки лекарств, разделочную доску, свои ладони, казавшиеся чужими, и чувствовал, как что-то упускает. Весь этот вечер был ужасно странный - еще совсем недавно, да буквально час назад он думал поболтать с Крисом и завалиться спать под включенный телевизор, а теперь у него на руках нездоровый и явно взвинченный Юра, которого от него тошнит. Которого беспокоят кольца. Который так много значит и в то же время не может значить ничего. И было столько причин, почему Вите нужно было смириться и отступить. Прав был Юра - перестать морочить голову и себе, и всем остальным, признать, сходить к психологу, решить проблему. Не дергать парня, у которого и без него насыщенная жизнь...
Но разве Витя умел сдаваться? Разве умел признавать, что неправ? Проще было отшутиться и сказать, что это остальные не так все поняли.
- Юр, выходи. Я постелил, а чай принесу сейчас.
Он постучал в ванную осторожно, хотел было дождаться, но одернул себя. Чай и лекарства, а еще покой - вот, что нужно было Юре сейчас. Осталось только заставить себя действительно отступить и отпустить.

Сказать, особенно не вслух, было легко, а сделать куда труднее.
Как Юра вышел из ванной он услышал, только глухой бы не услышал, так-то. Витя целомудренно ждал, пока Юра накричится и сможет найти нужную кровать, размешивал ложкой сахар и лимон, смотрел в темное окно. Странный был вечер, очень странный. Не так он планировал его провести, не так закончить. Казалось, что с момента как позвонил Николай Михайлович и сообщил про сбежавшего внука время замерло и искривилось. Какая-то петля, не иначе - еще совсем недавно и полночи не было, а часы уже неуклонно скатывались к двум. И за это короткое время Юра успел испугать его возможным самоубийством, обнадежить, что это не так, вытащить наружу все мелкие звоночки-проблемки в их общении, разбередить душу, кольца эти...
Со спальни все еще доносилось копошение и приглушенный голос - Юра, как обычно, огрызался, даже когда делал то, что его просили, - и Витя задумчиво уставился на кольцо. Отставил чашку, повертел на пальце золотой ободок, потянул. Снялось с трудом, и это было понятно: Юри, чертяка, словно точно размер знал, когда выбирал. Вот же таинственная японская душа, ко всему с дотошностью, ко всему с точностью и постоянным "я прошу прощения", но в глазах дикий огонь и стремление. Такой извинится, наступит тебе на голову, снова извинится и пойдет дальше. Да так Юри и сделал, в принципе.
Без него стало вдруг как-то... неуютно. Без кольца тоже. До этого времени это было таким надежным щитом: что вы, у меня кольцо, у меня обещание, шутки на грани шутки, объятья и скандальные околопоцелуи, которые распаляли публику и набивали им подписчиков в соцсетях. Это было комфортно и удобно. Двойная защита Виктора Никифорова - и что вы мне сделаете?
Юра был не такой. Конечно, он тоже мало подходил под понятие "широкой русской души", но это для чужих - закрытый, мрачный, агрессивный и все воспринимающий в штыки. Но для своих он умел светиться настоящим золотом. Витя видел, как Юра ворчит, но благосклонно прощает Миле все ее девчачьи заигрывания и шутки. Как по-своему поддерживал Гошу - вот уж кого точно нужно было постоянно выпинывать из депрессий и очередных любовных страданий. Как со страхом и уважением относился к Барановской и с задиристостью, но послушанием - к Якову. И вот с таким Юрой, который вырос, не намного, конечно, но стал заметно взрослее и увереннее, разве с таким выйдет вот так, как с Юри?
Если предположить на одну сумасшедшую минуту, нет, секунду, что Юра тоже хочет и, более того, действительно понимает, чего именно, это будет... совсем иначе. Про это не захочется шутить и рассказывать взахлеб перед журналистами. О таком вообще лучше молчать и чем дольше, тем лучше. Захочет ли Юра такого? Сможет ли? Весь нараспашку и совсем закрыться?
А хочет ли он сам такого Юре?
Ответ Витя знал еще с того момента, как в один день, почти перед тем, как Юре стукнуло семнадцать, он вдруг понял, что смотрит и не может оторваться. Злился Юра, огрызался, тайком улыбался или громко ржал, за кошками бегал или выпендривался - он просто был. Вот такой, как нужно, наверное. Который не станет жалеть, не станет понимающе кивать и моргать длинными ресницами, но который подставит плечо и скажет: "похер, Вить, справимся". Юра уже пытался. Юра уже, понемногу, таким становился.
Нет, не хочет. И не может.
Но кольцо назад все равно не надел. Юра был прав - нужно его снять. Сказать, что теперь их сотрудничество с Юри приобрело другую форму и только еще больше укрепилось, ведь теперь дурацкие символы-напоминания им не нужны.
Когда он зашел в комнату, Юра лежал хмурый, но все равно милый в этой своей хмурости и задиристости. До тех пор, пока вдруг не заныл и этим ужасно напомнил себя.
Витя хмыкнул, поставил чашку на столик рядом с подушкой и сел на край, подпер лицо кулаком и уставился. Посмотрел пару мгновений - судя по меняющемуся выражению, Юра уже успел пожалеть о своих словах, вот всегда же так, разоткровенничается, покажет ту ранимую часть души, а потом прячется и бьет наотмашь, как будто издеваться кто будет. Нет, это было объяснимо и понятно, просто... жалко, немного.
- Ты смешной, Юра, - просто сказал он. - За что тебя прощать-то? Это мой долг как старшего...
А вот это было лишним. И напоминанием о разнице в возрасте, и обо всем на свете, и что старший товарищ из Вити, мягко говоря, хреновый.
- Забудь. И об этом всем, и о том, что я сказал. А насчет кольца... - он протянул руку и потрепал по чуть влажным волосам. - Не думал, что скажу это, но ты прав. Наверное, можно будет устроить из этого настоящий скандал, как думаешь? Можем придумать, что Юри меня бросил ради какой-то шикарной блондинки, или ради Милы? Алтына? Ради Алтына, может, я и сам бы Юри бросил, - он коротко засмеялся и руку убрал. Положил поверх одеяла и легонько погладил. - Со всеми случается, Юр. Ты только деда больше не нервируй так.

Отредактировано Viktor Nikiforov (2019-06-11 16:20:46)

Юра, конечно, предсказуемо зашипел, словно рассерженный кот, руку стряхнул и вид принял гордый и независимый. Постарался, потому что, видимо, действительно простыл, глаза вон туманились и вообще странный он был и притихший. Дурья голова, подумал Витя с грустной нежностью, и вот что хочешь делай, а Юра уже вырос и сдерживать все эти его эмоциональные поступки невозможно. Может, дед еще сохранил какое-то влияние, ну он сам как старший друг, и то... Витя так-то не лучший пример. И в юности мог отмахнуться, с соплями выйти катать серьезный этап, выложиться на полную, а потом две недели валяться на антибиотиках. Юре об этом знать не нужно было, а дядя Яша молчал - Витя у него тогда первую седину заметил, явную такую, и постарался больше так не делать.
Где-то с Юрой они пропустили момент в воспитании, где вредный Плисецкий становился бы покладистым и очень спокойным ребенком, где слушался бы взрослых и не срывался на поезд на ночь глядя и никого не предупредив.
Впрочем, не только этот момент Витя с ним упустил, и сам не понял, как так вышло.
Захваченный мыслями, он не заметил, как взгляд у Юры стал решительный и какой-то отчаянный, а потом тот оказался близко-близко, от него жаром так и веяло, совсем от жара с ума сошел, подумал Витя немного панически, а потом Юра взял и поцеловал. Вот так просто, как прыгал свои тройные и четверные, как открывал дверь с ноги, как считал в порядке вещей посылать всех матом, как... просто взял и поцеловал, словно так и надо. Потому что он так хочет. Юра все так делал, не оглядываясь, правильно это или нет, поэтому Витя оглядывался за них обоих.
Чтобы не придавить больного (хотя больными были они оба и кто знает, кто сильнее и безнадежнее) пришлось упереться руками в матрас, хороший, ортопедический, только лучшее для лучшего фигуриста мира; открыть глаза и вблизи рассмотреть краснющее лицо, зажмуренные глаза и белесые ресницы. Пришлось сказать себе, что целовать в ответ - не лучшая идея и вообще пора включить мозги, а не вдавливать в кровать, и что резко отстраняться тоже нельзя, потому что с Юры станется закрыться и больше никогда не подпустить близко. Поэтому Витя аккуратно шевельнул губами, погладил вскользь по щеке большим пальцем и только тогда медленно выпрямился. Собственное лицо горело не меньше Юркиного, он знал, ужасно хотелось закрыться ладонями и вообще вести себя, как влюбленная смущенная школьница, но Вите было тридцать лет, Витя был взрослым, ответственным и еще куча эпитетов, которые были правдой наполовину.
- Юр, так... - "нельзя" он проглотил тут же и запнулся. Хреновая фраза была, особенно в этой ситуации, он знал по своему опыту. Он был тем, кто так говорил и кому так говорили, и не раз, но тогда это только подстегивало интерес. Такой кокетливый шажок назад, негласная игра, в которой "недозволенность", озвученная вслух, только добавляла интереса и пикантности. Юра бы не понял всех этих ужимок, не с его характером, да и глупым и неуместным казалось сейчас. Юра был искренний и просил того же взамен, и да, если бы их поцелуй мог вылиться в отношения, это были бы не самые простые и "правильные", хотя на мнение остальных Витя очень некультурно плевал еще лет с двадцати.
Нельзя? Нет, можно. Просто не нужно.
По общепринятому мнению и фотографиям в инстаграме, Виктор Никифоров был жутким романтиком, что в принципе было не так уж далеко от правды. В романтику Витя умел, влюблялся тоже быстро и на заре отношений ни один из его партнеров не был недоволен. Потом расстояние, слава и режим, в котором умещались лишь тренировки, прогулки с Маккачином и встречи с заезжими друзьями и знакомыми, делали свое дело и они расставались. Точнее, его бросали, чаще всего спокойно и мирно, но бывало и со скандалами, и дядя Яша всегда как-то просекал это и только головой качал и цыкал.
Желать такого Юре? Ни за что. Было страшно, он мог себе в этом признаться, и надо же, никакой опыт в прошлом не перекрывал страха перед отношениями сейчас. Не хотелось разочаровать Юру или, не дай Бог, разбить ему сердце; за свое тоже было боязно, но не так, потому что Витя был закаленный, взрослый и что такое сублимация знал прекрасно. От нее каталось лучше.
Да Юра и сам, кажется, знал уже, что это такое, это его агапэ... да и тот номер, который он поставил сам и гордился невероятно...
Витя вздохнул и все-таки закрыл лицо ладонями, уперся локтями в колени. Нужно было решать, что делать, и внутренние весы все сильнее и охотнее склонялись в сторону... страшно притягательную. Отказывать Юре, если тот, конечно, осознает, что предлагает, было невозможно. Витя хотел его, и отказывать себе не умел тоже. Хотел попробовать, стать... первой любовью? Даже зная, что она всегда несчастливая. Ну и ладно.
Он постарается сделать все, чтобы из этой битвы Юра вышел победителем. И, честно сказать, еще никогда прежде он не замечал в себе такой жертвенности.
- Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь и чего... хочешь, - все-таки сказал он, отнимая руки и глядя прямо в зеленые глаза. В свете лампы они все еще нездорово блестели. Собственное сердце билось сильно и радостно, и хотелось остановить самого себя, но Витя правда не умел отпускать или отказываться. Любой другой сознательный на его месте уже давно бы отчитал или посмеялся, сведя все в шутку, и так и надо было бы сделать, но... - И если да, то мы поговорим об этом утром, хорошо? А если нет... - он улыбнулся - спокойно и все с той же долей обреченности, но сейчас она не была горькой. - То мы всегда можем списать это на твой внезапный жар и больше об этом не вспоминать. Обещаю.