[indent] Когда все фигуры на шахматной доске приходят в движение, когда выстраивается в небе парад планет и люди суеверно хватаются за сердце ожидая конца света, наступает действительно конец. Или начало? Новое всегда прорастало через руины и кости старого и умершего, плотоядно и кокетливо питаясь мертвичиной; главное в этом каннибализме — не есть мозг, он заразен.
[indent] Эвр особенно хороша в последнее время, особенно не похожа на человека, каким его нам прописывают шедевры мировой классики и, тем более, не похожа на тот сброд приматов, которыми полны улицы любого города. Она вдохновлена собственным замыслом, она заворожена тем, в какую игру она втянула новую игрушку — никакого пренебрежения милым Джимом, но в ее сознании даже она сама игрушка, а игрушки надо ломать и собирать заново. Джим хорошая, интересная игрушка, которую она с упоением толкнула вперёд, лишь теоретически представляя, чем закончится дело, она точно знала, что дело не оборвётся на самом интересном моменте из-за умственной импотенции и отсутствии здорового интереса и азарта, чтобы дойти до конца. Сходить с дистанции можно, нельзя посреди садиться и заливаться слезами — пошло. Майкрофт скучный, он начисто лишён творческого начала и любопытства, вечный мнительный старик.
[indent] Эвр едва ли не с нежностью наблюдала за шоу, устроенным в честь Шерлока — красиво, нетривиально, почти признание в любви, но тоньше. Майкрофт снова недоволен, но она только посмеялась — нельзя прерывать подобное представление во имя хоть какой-то веры в человечество и то, что оно не безнадежно от и до. Майкрофт не замечает ничего дальше своего носа и не замечает необычайного возбуждения сестры. Зря, девочки в таком состоянии способны на многое, клетка становится для неё теперь не просто тесной, а абсолютно невозможной.
[indent] И восточный ветер вырвался, прошёл ураганом по персоналу Шерринфорда, как только местная Пандора не удержалась и приоткрыла крышку наглухо закрытого ящика.

[indent] В ее сознании целые вселенные, она бесконечно далеко, когда к ней приходит гость. Она все ещё в лабиринтах собственного сознания — в самом совершенном из возможных ныне мест, где легко смоделировать почти любой процесс и выбрать из множества решённых задач такую комбинацию, которая превратится в новую интересную игру, там она палач, жертва и реформатор в одном лице, там почти не тесно. Эвр не торопится возвращаться, а Джим может подождать — оно все равно окупится во сто крат. Или окупится единственно так, других шансов нет — он мертв, как и она, для этого мира. Место, время, смерть — прекрасная и бесконечная комбинация лжи. Она расслаблена и смотрит сквозь него, сквозь стены, сквозь ветер — она не смотрит наружу, она смотрит внутрь.
[indent] — У него никогда не было воображения, — она ответила раньше, чем ожил ее взгляд, оттого оставаясь ещё несколько секунд машиной, по ошибке записанной в ряды людей. — Ему надо было коллекционировать бабочек... — Эвр резко поднялась, вернувшись из себя в аквариум своей камеры и наклонила голову набок. — А ты стал бабочкой, Джим?
Она рассмеялась неприятно и сухо, пожирая глазами новоиспеченного мертвеца. Мервым быть — быть свободным; Эвр сделала ещё шаг, почти до стекла, и покачнулась с пятки на носок и обратно.
[indent] — Хочешь знать наверняка? — любой девушке в такой ситуации положено кокетничать, некоторым — особенно. — У меня для тебя сюрприз, только выйди за рамки, тебе это понравилось, я знаю, пространства.

— Не в этом ли весь смысл?  — Эвр делает стойку, почти как хорошая охотничья собака, учуявшая дичь. Дичь сегодня Джим, превосходная, отменная, а есть так хочется давно...  — Пытаться получить то, что даром не нужно. Люди, кажется, постоянно так делают и пытаются натянуться на кусок, который слишком велик.
Она абстрагировалась, отделяя себя от людей, даже позволяя кое-кому, кто так кокетливо играл с предупреждениями, встать рядом. Выбор ведь был за ним, как выбор есть и человека, который приближается к высоковольтным проводам - делать или же не делать. Джим очарователен, чем-то похож на фею из глупых детских сказок, разве что смертен. Хотя, пытался ли кто-нибудь в сказках убить фею? Не Мориарти ли выжил после страстного поцелуя с пистолетом, которым так сильно расстроил бедного Шерлока?
Перед Эвр рисуются новые горизонты, плоскости раздвигаются, пространства стремительно наращивают индекс, не перескакивая дробью; впереди так много всего, но так важно не упустить главное, погнавшись за развлечениями.
В развлечения она собиралась нырнуть с головой, получив, наконец-то, практический опыт, которого так не хватало её теоретическим совершенным выкладкам  — прекрасные и идеальные планы держались на честном слове, как модель идеального газа, как предел сходящейся последовательности, которого нет и не будет никогда, но о котором все говорят.
Но со стороны было лучше видно, были видны нити паутины, протянувшиеся ломанными через многие города и многих людей, а в конце головоломки, как детских играх с запутанными линиями, которые должны привести к героям, находится Джим. Геометрия паутины хороша, но безнадёжно устарела - есть время прочертить этот лабиринт заново, вдохнуть в него новую жизнь, сделать на пару уровней больше.
Один шаг навстречу; искрящиеся от удовольствия глаза  — оков нет, кроме тех, которые строит человек себе сам в мозгу. Эти - самые прочные и непоколебимые, а остальные можно скинуть и забыть, если будет желание. Надписи хороши, они создают определенный уют.
Но в её идеальной геометрии должны быть изъяны. Не потому что она всё ещё человек, хотя её лишили этого звания, назвав мертвой, потому что совершенное и выверенное слишком бросается в глаза. Рано, не время показывать братьям свои игрушки, не время делиться с ними Джимом.
Эвр улыбнулась, кивком приглашая гостя  — хочется ли ему дойти до той грани безумия (свободы), когда добровольно заходишь в клетку? Пока всё спокойно, но это всегда и капкан. Капкан однажды захлопнется и проломит череп смельчаку.
Не сегодня.
Теперь Джим, как и она, свободен в высшем смысле  — их не существует, они всего лишь легенды и страшные сказки, которые однажды снова сойдут со страниц и станут реальностью. Пока же... Пока их ничто не сможет удержать, потому что она - ветер, а он с пробитой головой.
— Нравится?  — один вопрос, в котором тысячи других: нравится ли Смит, он ведь такой милашка, нравится ли камера и чувство уязвимости, нравится ли быть мёртвым и не существовать, нравится ли избавляться от старого, как от старой кожи, чужими руками, которые, наконец-то, в полной мере развязаны для творчества. Творить Джиму нравилось - об этом спрашивать было бы неприлично глупо, приличным было бы дать ему материал, из которого можно было творить. Почему бы не подарить ему его самого? Королевский подарок, не каждый получает в жизни такой, принадлежа, обычно, госслужбам, конторам и посторонним людям, которые распланировали всю их жизнь и даже смерть, но никогда не себе.

Эвр чуть разочарованно дёрнула плечом – если ничего нового, значит Джим и правда почти умер, а, может быть, просто боялся на самом деле умереть, скинуть старую кожу и расправить крылья. Или то, что было вместо них, но главное – стереть себя и начертить заново, дойти до точки бифуркации и шагнуть за край. Она почти физически ощущала обиду от того, что никто не хочет шагать за край, никто не хочет избавиться от оков и обязательств. Но даже у самых совершенных из них были изъяны – Эвр знает свои, она в них блуждает, как в лабиринте, как в потерявшем курс самолёте, вечно падающем и никогда не достигающим катарсиса и взрыва. Вот, где самые крепкие стеклянные стены аквариума, через которые пробиться сложно даже ей самой.
– А это плохо? – она насмешливо вскинула брови. Условности, биологические порывы, секс – может быть, человеку стоило остаться на своих трёх базовых потребностях, честнее было бы. Эвр готова исследовать всё, готова вскрыть живого человека и, неудивительно, даже себя, чтобы добраться до самой сути, но есть уместность. Время сейчас неподходящее – они оба это знали, а потому предупреждение (угроза или забота? Снова сложно поставить верный знак) выглядит лёгким кокетством, но Мориарти оно идёт, делает его похожим с ядовитой бабочкой.
Это красиво.
Жаль, что она не могла посмотреть в первых рядах этот спектакль, полный фарса и фальшивых крови и слёз – только бедные миряне плачут навзрыд, а все остальные живы и здоровы, никто не умер, все сделали вид. Никто и не должен был умереть, было бы… наивно предполагать, что всё кончится вот так просто, хотя это было бы похоже на книгу с неожиданным финалом, когда концовка настолько невероятна, что разум сам отбрасывает все лишние символы, рисует себе свой собственный и единственно верный конец – тот невозможный акт творчества, который был убит на корню умными книгами о правильном написании книг. Искусство больше не будоражило душу, оно пробуждало аппетит и похоть.
Эвр, как маленький недоумевающий ребёнок, готовый до пены у рта отстаивать правильную судьбу героев, медленно и неумолимо начинала игру, которая могла бы вытащить некоторых из их панциря, а других – загнать в гроб. Это можно было бы назвать какой-то вырожденной формой заботы, можно было списать на мнимую плоскость и координаты числа, а не точки, но ветер сегодня дул совсем в другом направлении. Совпадение ли, что все ураганы называют женскими именами?
– Похороны? – она понимает и чувствует восторг Джима. О да, это действительно захватывающе и чья-то детская мечта, а ещё – до невозможности интимно, лично, куда более лично, чем секс или одна клетка из стекла на двух монстров. – Ты же знаешь, что там непременно должен кто-нибудь умереть?
Вместо вопроса о том, когда и где, вместо вопроса о том, что надеть (не банальное же черное, хотя можно скатиться и до него, тем забавнее), вместо тысяч других, но такой же лёгкий и нужный, как вопрос о кровати. Вопрос не в том что должно произойти, кого это волнует, но вопрос в том, как именно – вот это уже интригует и заставляет безапелляционно принимать приглашение. Почему нет? Какой ещё джентльмен так придумает развлечь на свидании девушку, чтобы пробирало до мурашек от любопытства и предвкушения.

Единственным очевидным действием был шаг вперёд, из клетки.
И клетка потянулась за ней полосами теней, непролитой ещё кровью и мягким, ласковым безумием, вечным спутником всех гениев. Майкрофт занят, ему не до Шерринфорда и демонов; ослабилась хватка, и хватать уже некого.
А люди жили сами себя закупоривая по клеткам, называя их квартирами, офисами и другими красивыми словами, которые не меняли сущности. Они давно все были в сетях, сетями укрывались и за ними прятались, но надрывались в разговорах о свободе и правах. Не было свобод и прав, были клетки разной степени комфортности.
Мориарти был трогательно заботлив, особенно к себе, когда исчез из непосредственного поля зрения. Если бы очень захотелось, то паучка можно было бы найти следу из оставленной паутины даже сейчас, но Эвр не хотелось. Ей хотелось скорее прибить его, как назойливое насекомое, потому что, чего греха таить, милашка Джим был всегда где-то на грани экзальтации и совершал так много красивых, но утомительных в большой концентрации движений, что у неё мог непроизвольно сработать рефлекс. Потом ей было бы досадно, возможно, но красивые похороны могли бы отвлечь её от этой мысли. Отношения на расстоянии поддерживали нужный градус напряжения и жизни; кто-то не создан для совместных завтраков и ежедневного выноса мусора из себя.
Эвр замечала всё, но не видела ровным счетом ничего – она могла бы с лёгкостью восстановить в памяти и комнату, и кухню, и ванную с прихожей, могла бы описать подъезд, но совершенно не знала, как всё это выглядит, находясь внутри. Схватывала образ, детали, но не давала им оценки, не делала информацию чем-то важным, пока это не требовалось для дела – разум должен был быть чист для другого. Многочасовые медитации перемежались с жадным поглощением новых знаний и попыткам кое-что понять на практике – из клетки снова приходилось выходить, напяливать на себя маску человека и идти в толпу, стараясь не запачкаться об неё и не заразиться слабоумием. Любой выход, даже в магазин за нарядом на похороны, был выходом за рамки и потрясающим вызовом – она здесь, она живая, она среди людей и всё ещё невидимая. Потрясающее ощущение, от которого в пору было возомнить себя Богом, но это было бы глупо, а после снова медитации и очищение себя от того мусора, который успевала нацеплять на себя за день. Хорошо, что Джим не приставил к ней никого, она бы не удержалась от экспрессионизма.
– Да, – черный цвет возмутительно непривычен и давит. Можно было бы выбрать белое платье, припомнив, что у некоторых народов это цвет траура, а в их ситуации гротескно обыграло бы и трагедию и радость, – похороны и свадьба в один момент, – подчеркнуло бы общий фарс, но шутку бы мало кто оценил. А тем, кто её бы оценил, пока следовало дремать на лаврах своего гениального плана, не стоило будить спящего дракона раньше, чем принцесса вернётся в башню. Поэтому цвет черный и наглухо застегнутые пуговицы до самого горла, едва не врезающиеся в него удавкой. – У меня для тебя сюрприз, – за таким же бесстрастным голосом холодное и механическое движение к зеркалу – девушка всегда должна быть уверена в своей неотразимости. – Но сначала, как и всегда, внимание моему брату.
На Шерлоке сошёлся свет клином в этом семействе, против всех законов жанра и сказок, где средний ребёнок «и так, и сяк», но никак не годился во всеобщие любимцы. Эвр уверена, что не хочет видеть родителей, а ещё больше уверена в том, что Майкрофт размазня, когда дело касается семьи, пусть в его случае забота и любовь проявляется убогим и болезненным нарывом, а потому их и не будет. А может быть, вновь, это забота о себе – многонедельные слезы по Шерлоку похлеще похода в оперу, от которой траур его так любезно избавляет на многие месяцы вперёд.
Но ведь есть и другие интересные люди – есть ниточки, за которые стоит дёрнуть и подождать, посмотреть, куда они приведут и кто откроет с той стороны. Только позвонить нужно хорошо, правильно, чтобы точно открыли, а не вывесили дежурную табличку.

А Эвр слушала внимательно, подмечала детали – это всё кирпичики для её будущей сцены, а может быть и хворост для костра, как знать. Майкрофт даже изобразил печаль, но всё-таки не очень правдоподобно; ему стоило чаще бывать в театре, нужно было об этом кому-нибудь намекнуть. Джон… Милый славный доктор Уотсон – каких же людей для себя всегда находил Шерлок, притягивал совершенно невинных и портил им жизнь, а виноватой оказывалась она. Что же, Эвр видела в добром докторе многое, но видела серьёзный изъян, несколько изъянов – одержимость, граничащая с влюбленностью тринадцатилетней девочки в рок-звезду, мягкость и нужду говорить. Он должен был быть частым гостем у психоаналитиков, стоило запомнить, как и то, что… Хотя нет, ей было любопытно взглянуть на это своими глазами и поверить – добрый доктор ведь, в первую очередь, солдат? Сможет ли этот солдат пожертвовать одной жизнью ради другой? Любопытный парадокс, заставляющий выбирать, кто ты есть на самом деле – доктор, спасающий любую жизнь, или же солдат, который выполняет приказ. Она не откажет себе в удовольствии, но потом, не сейчас.
Когда стая (стадо?) плакальщиц, бесполых и безликих в глазах Эвр, исчезла, вечеринку можно было считать закончившейся. Или начавшейся? Она лениво, взглядом сытого хищника, осмотрела Мориарти, чувствуя, что воздух начинает аж вибрировать от его желания сделать что-то претенциозное, вздохнула – Джим был милым зайчиком, но недостаточно мертвым, а рядом была свежая могила. Эвр убрала руки в карманы и наклонила голову, слушая совсем уж детскую сказочку про доверие. Это, пожалуй, было даже пошло и непристойно, потому что они не на той стороне, чтобы читать драматичные монологи о верности и вечной любви, не тот жанр. Джим фальшивил, Эвр резало уши и она с трудом сдерживалась, чтобы не поморщиться, как морщатся от фальшивой ноты, слишком сильно выбивающейся из общей ткани концерта – кто не обещает верности, тот не предаст, кто не требует доверия, тот не предаст. А если предаст, то будет поразительно чист и светел, даже если вымазался в грязи – обещания были слишком обоюдоострой валютой.
Черный цвет как-то начинал давить, не хватало привычной идеальности белого, напоминавшего о том, что Мориарти – делец, а она – абсолют.
– Какие извращенные желания, Джим, – Джим, вероятно, был королём шантажа и думал о том, как выгодно можно было бы продать свой козырь; Эвр тягуче оттянула плечи назад, не вынимая руки из карманов и вдыхая прохладный ветер, почти не пахнущий здесь горькой солью. Эвр не стала бы играть в игры, в которые играл Шерлок, как и играть его игрушками – она не донашивала за братьями, не собиралась и сейчас. – Ты видишь куда меньше своих слабостей, чем у тебя есть, – задумает сдать её, сядет в соседней камере. Она улыбнулась, прикрывая глаза и оборачиваясь к Мориарти, делая шаг вплотную, как тогда у стекла. Только стекла теперь нет, она втягивала носом его дыхание. И страсти тоже не было, или была, но совсем другая. – Моя – пятимерное пространство и комплексное сопряжение, – на удивление честно и показательно. Её главная слабость не Шерлок, не семья, не отсутствие чувств в понятном и привычном виде, её проблема – неумение сказать без загадки, без извращенной игры разума, без которой она начинала выжирать саму себя изнутри, голодая и изнывая. Самолёт, который никогда не приземлится, был всего лишь сопряжением и ещё одной хорошей загадкой, порожденной детской песенкой и слишком пытливым умом, требующим проверить всё самой, не доверять уже ранее открытому, если не получит доказательств. – Нравится?
На ушко, чтобы подумал о том, чем же она на самом деле занималась все эти дни в Лондоне. И если Джим думал, что выпустил демона и может его контролировать, правильно называя по имени, то… лучше не знать, что об этом думал демон.