В предрассветные часы стены храмы освящены лишь лунным светом, да мерцанием далёких звёзд, а тишину пустынного зала нарушает лишь мерный звук шагов. Он знает, что в эти часы ни один смертный не решит нарушить его добровольное одиночество, а существо противоположной природы должно прибыть сюда с минуты на минуту.

Нет, в данном решении, безусловно, присутствует как минимум крупица истины, но от того более привлекательным оно, конечно же, не становится. И нет ни единого повода для лукавства – он сам собирался покинуть это место на ближайшие несколько месяцев. Земля гипербореев уже давно дожидается его царственного визита, да и он сам уже достаточно продолжительное время планировал своё отбытие из этих чудных мест, да разве же это повод отдавать столь полюбившиеся Дельфы в чужие, совсем не чистые руки, пусть и на время?

Критиковать других и чужой образ жизни в условиях невозможности самостоятельно руководить своей судьбой – дело совершенно низкое и уж явно недостойное бога всего самого лучшего и идеального. В мире, где трёх старых прядильщиц побаивается даже грозный громовержец, не остаётся ничего иного, кроме как смиренно принять неизвестно кем за тебя сделанный выбор и столь же смиренно следовать этим указаниям. И кому об этом помнить, если не богу, чьи слова звучат из уст пророков и оракулов? У Аполлона нет иного выхода, он поступит так, как велено кем-то даже не из его собственного мира, но сделает это с умом, наперёд попытавшись предотвратить все возможные негативные последствия подобного действа.

В ночи ориентироваться во времени становится несколько проблематично, да богу это обычно и не требуется – у него в распоряжении имеется целая бесконечность. Они условились примерно, на каком-то совсем ином уровне чувственности, без определённого часа и минуты, и всё равно лучезарному кажется, что его брат самым бессовестным образом опаздывает. Ему некуда торопиться и не имеется ни единой причины для того, чтобы начать нервничать, он мерно расхаживает взад и вперёд, однако мысленно уже предвкушает не самую простую и, что самое главное, назидательную беседу.

Все боги, а вернее олимпийцы, примерно равны – не считая отца, конечно. И всё-так ему уверенно кажется, что разговор предстоит ни с кем иным, как с ребёнком, перед которым нужно погрозить пальцем и самым строгим голосом наказать, что делать можно, а что нельзя. Да, это всего лишь очередные праздники в божественную честь, да, сам Дионис ни в коем случае не ребёнок, и всё-таки в его присутствии так и тянет окончательно и бесповоротно сойти с ума.

Он останавливается посреди пустынного зала буквально на секунду, чтобы сменить направление и пойти в обратную сторону уже сейчас, как бы задав собственной траектории обратное направление. На самом же деле в голове его мелькает мысль о том, чтобы плюнуть на всё и остаться в Дельфах самому, лично приглядеть за их временным надсмотрщиком, но эта слабость растворяется быстрее утренней дымки над полями эллинов.

Между тем, к мелодии его шагов присоединяется шум от посторонней пары ног.

Вместе с Вакхом в ещё совсем недавно почти пустую залу храма будто бы проникают жизнь и изобилие. Свет, что мог бы быть дарован ограниченному пространству прекрасным Фебом уже заранее меркнет, уступая место совсем иного толка силе. Ему не нужно простоять в его обществе несколько дней, чтобы почувствовать вкус ещё не выпитого вина на губах и вдохнуть дурманящий голову запах. Одного его появления всегда более чем достаточно, чтобы всем своим естеством почувствовать произошедшую вокруг перемену, чтобы самостоятельно стать частью того, что не способно ему противиться.

Он встречает брата неожиданно усталым взглядом, не особенно давая себе отчёт в том, что стало же источником этой усталости: собственная изнеможённость или неприемлемо лёгкий нрав нового олимпийца. Слишком много шума, слишком много слов. Показная вежливость будто намеренно проходится по его нервам – ты пришёл к бездушной статуе или всё-таки ко мне, к чему столь высокопарные жесты, когда мы призваны держаться на равных?

- Не уверен, способен ли такой трофей стать способом проявления благочестия. Начнёшь его поиски во время моего отсутствия?

И каждый норовит напомнить ему о том увенчавшемся его победой сражении, каждый будто бы стремится через эти слова стать частью давней истории. Но разве всякий раз, упоминая имя ужасного змия, не поддерживает ли этот некто напоминающий память о том, кого давно уже стоило было бы забыть? Пока живо имя, будет жив и его владелец – простая истина, открытая многим, но не многими желанная. Тысячи стрел стало едва достаточно, дабы положить конец существованию злейшего врага нового порядка. В месте смерти его был построен совсем новый храм, именем его теперь названа людская попытка помериться друг с другом силой – не место Пифону теперь в этом мере, пусть спит вечным снов в закоулках небытия, пока на крови его приносятся жертвы его лучезарному убийце.

Аполлон не стремится приблизиться к брату, стоит всё также на месте, пока тот сам не сделает нужно количество шагов ему навстречу. Он лишь гость в его законных владениях, пусть даже этому визиту суждено будет затянуться надолго, да закономерно свершаться теперь из года в год. Эти каменные стены, этот топтаный тысячами ног пол – всё в этом месте слишком мило Фебу, чтобы безропотно передать родные владения в руки совсем не умеющего со всем этим обращаться пьянчуге.

- Уже не терпится от меня избавиться? – усмехается криво, точно зная, что ещё совершенно не готов передать в руки Дионис этот прекрасный храм и все прилегающие к нему территории. Да и он, если говорить совсем уж откровенно, ещё никак не готов их принять. – Прогоняя меня из моего же собственного дома, тебе следует помнить, что рано или поздно я буду вынужден возвратиться.

Разве можно доверить этим рукам управление столь важным для всего эллинского мира местом? Опьянение совсем иного толка должно нашёптывать слова в уши пророчицы-Пифии. Кто укажет вопрошающим путь, если вместо посещения оракула им будет предложено присоединиться к очередной оргии?

С губ так и просятся слететь самые заурядные и очевидные наставления, но Феб старательно не даёт им прорваться наружу. Он глубоко вздыхает, чувствуя себя загнанным в угол, но иного способа говорить с братом на одном языке ему никак не видится. Разве станет Дионис следовать его просьбам и запретам, озвучь он их прямо и не ожидая каких-либо возражений? Такие наказы обычно хочется нарушать как можно скорее и усерднее, такие наказы почти всегда совершенно отказываются работать.

- Ну, только если одну.