Северным свежим ветром вечером веешь ты,
возобновляя в сердце молодости цветенье.
Волей своей растенья ты устремляешь ввысь.
И в благодарность поле пищу рождает смертным.
Звездами правишь в горних высях. Врата небес
перед тобой раскрыты, о властелин Осирис.
Свет отражался от бесконечных золотых пластин, разливался жидким золотом по ритуальным статуям, по цветным барельефам и выливался куда-то наружу, где тонул в общем мареве и утекал в песок. Если выйти под слепящее солнце, то можно было забыть на некоторое время и обмануться, что снова наступила золотая эпоха, что снова на земле правят они с Гором, а люди живут и процветают под чутким руководством богов. Можно было забыть, во что на самом деле превратился их мир, что вся эта роскошь и красота - остатки былого величия, с трудом собранные и спасенные крупицы древней культуры и легкая попытка самообмана. Они все давно знали, что мир изменился окончательно и бесповоротно, осколки никогда не склеить в нечто прежнее, Дуат утерян, наверное, навсегда.
И всё-таки они пытались как-то сохранить эти осколки, сохранить Творение, хотя люди, едва окрепнут и привыкнут к новой жизни, наверняка снова забудут о том, что всем обязаны богам. Так уже было в период правления Ра, так было в период правления Гора, так будет и сейчас. Но позже.
Пока они были благодарны за дары, снова молились им, но жили в таком странном и уродливом мире, где всё было вопиюще-кричащим, всё было особенно уродливым и неестественным, что часто забывали о том, что такое настоящая жизнь и переставали её ценить.
Смерти как таковой больше не было, души больше было некуда вести, поэтому они переносились в новую оболочку в слабой надежде на то, что однажды все предстанут перед настоящим Судом Осириса. Сейчас было лишь его подобие, влиявшее на получение нового тела и его состояния. Иллюзия, не более.
Но оставалось и кое-что настоящее. И когда люди сталкивались с настоящим, то их скаженное сознание уже воспринимало это враждебно, видело в этом угрозу: настоящие животные без кибернетических усовершенствований, настоящие растения. А где-то за стеной обитали ещё много странных, но иногда удивительных и новых существ.
Хатхор, вернувшаяся в Верхний город недавно, слитая с общим эфиром многие годы после наложения печати на врата Дуата, а потом пробывшая и за стеной, и в Среднем городе без памяти, но если тогда она ничего не помнила и не осознавала, то к богам она вернулась отягощенная многими знаниями о том, на что похож теперь их мир на самом деле.
— Владыка! — солнце растекалось по бесконечным золотым браслетам богини любви, Хатхор кривила губы в легкую гримасу. Осириса она бесконечно любила и уважала, как и всякий, кто существовал и был вечен. Даже Сет, невзирая на свой отвратительный и тяжелый нрав, на их сложную историю, тянулся к брату, как ранее все тянулись к Предвечному богу и о котором сейчас только горестно мечтали. — Сердце моё легче пера. Позволь зайти в дом твой и поведать о тех, кто нуждается в твоей защите и помощи.
Естественное становилось неестественным, живое снова нужно было оберегать от людей.

Губы богини тронула грустная улыбка, в которой сейчас не было привычного сладостного меда, зато была искренность и, в чем-то, человечность. Возможно, что больше человечности, чем в самих людях, привыкших искажать изначальные формы Творения до неузнаваемости, словно на них самих искра искусства иногда, преломляясь, разгоралась в хаос Апопа, в котором не было ничего, кроме разрушения и жажды уничтожения сущего.
Апоп приспособился к этому миру легко, получив неограниченные возможности в новой реальности, которыми оборачивался всякий технический прогресс. А за ним путалась и терялась настоящая жизнь, люди путались и переставали понимать ту тонкую грань, что разделяет совершенный хаос и созидание, что может проходить через упадок, чтобы возродиться потом вновь.
— Благодарю тебя, — она склонила голову в знак благодарности и с удовольствием вошла в святилище. Вместе с ней заползло жидкое золото, притаившееся в перезвоне её браслетов, отгонявших тоску надвигающейся смерти. В плавных движениях и мелодичном перезвоне звучала мелодия жизни, её главная звенящая нота, камертон. Тихая щемящая песня любви, которую с собой проносили люди в Дуат, которую пробуждала ото сна Хатхор, которую она слышала в сердцах стоят за плечом Осириса во время Суда.
И все они что-то оставили там, какую-то свою часть, свою тень, на них лежала ответственность за произошедшее, потому что любая человеческая ошибка была заложена Творением, была заложена ими самими вольно или невольно.
— Ты видел мир, который теперь властвует за стенами городов? — которому нельзя было дать однозначной оценки, который пугал и восхищал, как и всё, что кипело жаждой жизни. Пугала та жизнь, которую создавали теперь в лабораториях, которой наделяли то, что существовать было не должно. — Она диковинна, но тебя бы восхитила.
И в чем-то была самим Осирисом, умершим и возродившимся, была его плотью и кровью. И эту плоть вновь истязали, пытаясь приручить и обуздать, заставить жить по удобным кому-то другому правилам или исчезнуть.
— Тебе ведомо, что я слышу голоса тех, кто взывает о любви и милосердии, будь то боги, люди или другие разумные существа, — Хатхор тяжело вздохнула и зябко повела плечами, будто бы солнце внезапно скрылось в объятиях богинь Горизонта, а на Верхний город опустилась холодная темная ночь. — И я слышу тех, кто попал в лаборатории, где над ними проводят ужасные опыты, раздирая плоть на части, чтобы подарить этому несчастному миру новые достижения. Пойдёшь ли ты со мной во имя Жизни?