Похоже, что после тяжелого дня наступила затяжная ночь: смерть Супермена повергла людей в глубокий траур и, что куда хуже, ощущение полной беспомощности и беззащитности. Они сделали из него нового бога, ещё при жизни видели в нём какого-то идола, которого одновременно боялись и которому поклонялись. Иногда это было жутко. Жутко по-настоящему становилось теперь, когда божество было повергнуто, а человечество никак не могло найти в себе силы позаботиться о себе самом самостоятельно.
Супермен был надеждой, был защитником, а ещё самым большим наказанием, развращавшим людей, перекладывавших все свои проблемы на его плечи. И Атлант рухнул.
В мире не стало меньше героев и злодеев, солнце не стало светить иначе, но всё как будто потухло, замерло, погрузилось в круглосуточные вечерние сумерки. Никто не чувствовал себя в безопасности, никто не видел смысла бороться – люди, как и тысячи лет назад, надеялись на богов, молились им, восхваляли их, а потом роптали, но только единицы могли встать с колен и решать свою судьбу вместе с богами или наперекор им.
Смерть Супермена была для них всех утратой; за супергероем ещё стоял человек, о котором забывали почти все. Странно, что он был одновременно и у всех на устах, и всеми забыт одновременно. Диана думала о том, что и её ждет подобная участь, если однажды она не увидит рассвет и уйдёт в Аид или же на Олимп, если Зевс захочет забрать свою дочь и приравняет её уже окончательно к рангу богов. Но этого невозможно было знать заранее.
Откуда взялось сразу столько мусора, который ветер гнал по улицам, в Метраполисе она не представляла. Будто бы Супермен одним своим существованием растворял газеты и банки из под колы, может быть при нём боялись бросать себе под ноги, вели себя иначе. Боялись, надеялись, а теперь были растеряны и напуганы.
Жизнь продолжалась монотонно и неизбежно – смерть супергероя огромная потерял для мира, но не сравнима со смертью личности. Смерть Супермена не могла причинить боли никому конкретному, лишь оставить постоянное ощущение тревоги и безнадежности, смерть Кларка Кента разрушила жизнь его семьи, а это было куда больше, чем мировая скорбь. Личная трагедия против бездушной статистики, цифры против живого человека из плоти и крови – мир боялся, хоронился по темным переулкам, но не чувствовал боли.
Когда Диане предложили дать интервью о выставке, которую они готовили объединенными усилиями музея Метраполиса и Лувра, она хотела отказаться. Она не любила оказываться перед камерами и чтобы её имя мелькало где-то в прессе – она очень долго жила в тени, наблюдая за человечеством, привыкая к нему и пытаясь понять, совместить то несовместимое, что сочетал каждый из них. Она наблюдала, но не была готова к тому, чтобы нырнуть в этот поток жизни, если бы не Лекс Лютор, она бы не оказалась в Штатах, скорее всего, не оказалась в Готэме и не присутствовала при всем, что случилось дальше. На короткое время ей даже показалось, что она видит в этом странном человеке, то похожим на мальчишку-подростка, то на взрослого и циничного дельца, она увидела Ареса, но это был не он. Если брат её как-либо и был причастен к случившемуся, то разве что как муза.
Диана не отказалась от интервью по одной единственной причине – личность. Она увидела имя журналиста, а если точнее – журналистки, которая была заявлена на этот проект. Лоис Лейн.
Ей мисс Принс отказать не смогла. Не потому что эта рыжеволосая женщина знала какой-то особый подход к ней, не из-за известного имени, а из-за человека. Из-за человека, которому была нужна помощь, но к которому у неё не было повода подойти самой вот так просто – Диана хорошо помнила, что было сто лет назад, когда она вернулась обратно в Англию. И если бы не мисс Кэнди, решившую, что Чудо-Женщина – это её наследство от таки умершего в этот раз Стива Тревора, было бы намного труднее. Она заботилась о Диане и помогала освоиться в этом мире, объясняла о том, какой бывает мирная жизнь, какой мир понравился бы Стиву и что Стив был бы доволен, что смог хоть что-то изменить к лучшему. И что это был его выбор, выбор не остаться равнодушным и не беречь себя ценой жизни всех остальных.
Амазонка понимала его выбор, она уважала и восхищалась, она была воином, который с детства воспитывался с тем, что за свою веру не жалко отдать жизнь, но вера и гордость не заменяли ей живого человека, не смягчали боль от потери любимого мужчины. Потерю нельзя как-то восполнить, когда речь идёт о жизни, но можно научиться с этим жить. Не сразу, разумеется, но однажды утром она проснулась и поняла, что может, наверное, хотя бы попробовать идти дальше, а не проживать от дня к ночи, от ночи к дню по старым часам.
У неё ушло на это едва ли не столетие. У Лоис не было столько времени, а потеря от этого не становилась менее значимой, боль не могла быть слабее – боги и люди, герои и простые смертные в чувствах равны, только мучения у первых длятся дольше. И Диана согласилась на интервью, но один на один, без посторонних глаз. Посторонние в этом случае не нужны были в первую очередь самой Лоис.
Она видела сегодня журналистку впервые после похорон, на которых они с Бэтменом стояли в стороне, потому что их тут не ждали, хотя и не возражали против их присутствия, но они всё равно чувствовали вину, потому что живые всегда чувствуют вину перед погибшими в одном бою с ними товарищами. Чувство вины – признак жизни, как и боль, неотъемлемая её часть.
- Здравствуй, – изменения бросились в глаза сразу – у Лоис изменился взгляд, исчез тот запал, благодаря которому журналистка оказывалась в львиной доле своих неприятностей в попытке докопаться до истины. На безымянном пальце обручальное кольцо – женщины замечают такие вещи как-то сразу, сколько бы им не было лет, где бы они не были воспитаны, на каком бы языке не говорили. Кольцо на правой руке, не на левой, как у вдовы – Диана не оценивала, не отдавала каждой мелочи отчет, как это делал Брюс, она схватывала эмоции, исподволь возвращаясь на сто лет назад и без слов понимая, что всё означает, хотя словами бы не смогла выразить. - Я знаю, что ты чувствуешь. Я потеряла любимого мужчину так же, он пожертвовал собой, чтобы спасти остальных.
Разве что она могла тогда все изменить, могла предотвратить, если бы поверила Стиву, если бы так сильно не углубилась в чувство собственного превосходства над людьми, которые были виноваты в развязанной войне. Она ещё не знала тогда, что нельзя на войне остаться слишком чистой и быть выше остальных, что нельзя быть слишком хорошей и безупречной. Ошибки были и будут, мелкие и те, которые стоят кому-то жизни, она правда была как ребёнок, этот урок ей стоил дорого. Это был урок из тех, которые придавливают и парализуют волю надолго, а иногда – навсегда.
- К этому невозможно привыкнуть, как и смириться с этим. Время не вылечит, – она покачала головой в подтверждение своих слов. Интервью могло подождать.